In your fair minds let this acceptance take (C) (ч.1)

[valya_15]

"-Товарищ Расщепей, (...) превеликая к вам просьба от всех ребят. Ведь это как-никак несправедливость получается: почему же все мы да мы французы? Дозвольте хоть раз за русских сняться.
(...)
- Будет вам дурить, сено-солома! - закричал вниз Расщепей. - Этак ко мне сейчас Наполеон явится, попросит его Кутузовым назначить!" (С)
Лев Кассиль "Великое противостояние"

Назрела Насущная Необходимость написать, что я думаю о трех известных мне экранизациях пьесы У. Шекспира "Генрих V" - именно одной этой пьесы, а не всего гарри-фальстафовского цикла. Рассуждения будут носить очень личный характер, так как в этой реке я плаваю уже довольно давно и даже иногда ныряю, вынося на поверхность опусы соответствующего содержания.

Навязавшееся предисловие
Отряхиваясь после одного из погружений, в припадке извращенного, сознаюсь, вдохновения, которое можно уподобить удовольствию от разбрасывания купальщиком брызг во все стороны, сочинила дружески-пародийное двустишие кровожадного, неполиткорректного и, в соответствии с темой, вопиюще антигалльского характера.
Монолог Генриха V перед битвой при Азинкуре (из двух строчек):
"Сейчас намылим шею мы французам,
А остальное довершит Кутузов".
(Я предупреждала: пародийный монолог английского короля Генриха в соответствии с темой исследуемой пьесы. Лично же мне антигаллицизм не свойственен и, надеюсь, свойственен не будет - прошу отважных галлов это учесть при чтении дальнейшего).
После сравнилок о постановках "Гамлета" и "Ричарда III" не сравнить также Генрихов было бы несправедливо и неприлично. Тем более, что я, как любительница придавать значение мелким деталям, не так давно испытала небольшой шок, обнаружив, что известные как побиватели французов английский король Генрих V и Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов, упомянутый выше российский светлейший князь и генерал-фельдмаршал, родились, оказывается, оба 16 сентября. (Как дату рождения Генриха называют или 16 сентября или 9 августа. Следует учесть также, что день рождения Кутузова получается 16 сентября в пересчете на новый стиль, а Генрих родился еще до появления нового стиля). Так что, как оказалось, в моей шутке есть доля жуткой.
И жен у обоих Екатеринами звали. :-)

1. Хронология моего знакомства
На данный момент мне лично известны три экранизации данной пьесы: два кинофильма, и одна постановка для телевидения. Так как сама пьеса-хроника фигурирует под несколькими названиями, то и полные названия у всех этих фильмов тоже разные - что позволяет нам сразу же говорить об отличиях в концепциях постановок.
Создавались они в такой последовательности:
a) фильм 1944 г., полное название которого "Хроника короля Генриха V и его битвы с французами при Азинкуре (пьеса Уила Шекспира)". Режиссер и исполнитель главной роли - Лоуренс Оливье. Вместе с "Гамлетом" и "Ричардом III" фильм входит в его так называемую "шекспировскую трилогию". Знакомясь с этим фильмом нельзя не принимать во внимание, что снят он во время Второй мировой войны и призван поддерживать чувство гордости англичан за свое отечество .
б) телеспектакль "Жизнь Генриха V" Вильяма Шекспира" - одна из серий сериала BBC, включающего экранизации всех шекспировских пьес и снимавшегося в конце 1970-х-начале 1980-х годов. Режиссер - Девид Джайлс (David Giles). В главной роли - Девид Гвиллим (David Gwillim), которого до того можно видеть в том же сериале исполняющим, естественно, роль принца Гарри-"Хала" ("Генрих IV", обе части). Следовательно, зритель наблюдает эволюцию образа в исполнении одного и того же актера и имеет возможность видеть, как юноша дошел до жизни такой из своей прежней жизни. Поскольку образ Гарри-Хала-Генриха у Шекспира можно отчасти сравнивать с образом библейского царя Давида, именно такое совпадение имен постановщика и исполнителя главной роли можно считать символичным, - если конечно, хотеть искать символы.
в) очень знаменитый и много хвалимый, сейчас, может быть, уже даже более знаменитый, чем работа Оливье, фильм 1989 г., режиссер и исполнитель главной роли - Кеннет Брана. Который до того стал известен, в частности, как самый молодой исполнитель роли Генриха V в театре (играл он Генриха в 24 года). А во время съемок фильма, насколько я могу судить по датам, он был примерно ровесником исторического Генриха на момент его главного свершения - все той же битвы при Азинкуре (28 лет). Называется его фильм совсем просто, так, как чаще всего называется сама пьеса в современных нам изданиях: "Генрих V" Вильяма Шекспира".
Это, конечно же, только те постановки, которые видела я - еще есть, например, спектакли по циклам шекспировских хроник, есть еще фильм Петера Бабакитиса 2004 г. где, судя по тому, что я о нем слыхала, происходит окончательное разоблачение хладнокровного киллера (увы, как раз по этой причине эту последнюю версию я не горю желанием смотреть - предпочитаю многозначность и противоречие).
Самым первым я увидела, как можно догадаться, именно фильм Браны. В первый раз я видела его подростком, потом после перерывов на годы он опять находил меня. С первого раза картина мне понравилась, и своим интересом к персонажу и теме я обязана для начала ей. Главный герой должен был внушить преимущественно симпатию - я оказалась внушаема. (И не одна я, раз так много говорят о международном успехе фильма). При этом то, что он страшен, кровав, жесток, беспощаден к тому зрителю, который не выносит сцены насилия, на меня, отроковицу, не слишком действовало: "А каким же должно быть кино про войну и про Средние века?" Несмягченные жестокости в фильме Браны для меня были примерно то же, что иллюстрации в учебнике истории для соответствующего класса: необходимая принадлежность главы "Столетняя война", параграфа "Битвы при Креси и Азинкуре". А положительное (на момент первого знакомства девчачье восторженное) впечатление от сцены сватовства к прелестной Екатерине в финале оказалось определяющим.
Пользуясь случаем, на тему оправданности-неоправданности сцен насилия в искусстве, их влияния на публику и множества мнений по этому поводу я имею сказать следующее. Наверное, все знают историю о человеке, который оставался спокоен и равнодушен, какие бы фантастические ужасности ему не рассказывали, а испугался только тогда, когда своими глазами увидел ребенка, который вот-вот упал бы с лестницы, - и тогда бросился спасать этого ребенка в страхе за него. Я это к тому, что, возможно, наше восприятие "сцен насилия в искусстве" не в последнюю очередь зависит от нашего жизненного опыта и способности соотносить "искусство с нашей жизнью". Понятно, что у всех разные впечатлительность и воображение, но, возможно, для многих справедливо такое: пока не узнаешь в жизни страдание, по-другому относишься и к его изображению "в кино". И даже тогда не все зрители увидят одинаково: кто-то заплачет, а у кого-то будет "каменное лицо", что, возможно, страшнее плача. Кто-то не высидит до конца, а кто-то, напротив, досмотрит, но его кажущееся спокойствие вовсе не будет означать безразличия. Пожалуй, я соглашусь с мыслью, что художник, который не боится показать своему зрителю неприкрытую жестокость, достигает благой цели в тот момент, когда пробуждает у зрителя отвращение к жестокости. Но это не означает, что я сама во всех случаях могу вынести с благодарностью столь полезное зрелище.
Наблюдаю я и такое. Сидишь, например, в каком-нибудь почтенном собрании, где обсуждают проблемы войны и мира и их последствия, и ловишь себя на мысли: "Ну да, все правильно ...однако какое же "телевизионное мышление". По тому, что говорят многие участники обсуждения, может показаться, что они (люди, несомненно, компетентные и достойные всяческого уважения) картины, выражающие эти самые обсуждаемые проблемы, видели преимущественного на экране...или в самом лучшем случае - в окно комфортабельного транспорта". Несомненно, очень хорошо, что они именно так это видели, а не по-другому, и ни в коем случае не желала бы я этого по-другому...но все-таки вряд ли были бы они в своих речах столь блестящи и безукоризненно беспристрастны, если бы так называемое дыхание огненного смерча, которое иногда так красиво описывают, хотя бы чуть коснулось их щек - не опалив, а лишь засвидетельствовав свою реальность. Возможно, некоторые из них тогда говорили бы с меньшим желанием, а кто-то и вовсе утратил на время дар речи. Ведь были молодые специалисты, удачно распределившиеся на практику при международных уголовных трибуналах, которые уходили оттуда, насмотревшись хотя бы на вещественные доказательства. А так иной раз складывается впечатление, что присутствуешь при обсуждении кинофильма - правда, весьма авторитетными критиками.
Возвращаюсь к основной теме. Фильм Оливье я видела сравнительно недавно уже в куда более взрослом возрасте и, поскольку у меня уже была любимая киноверсия пьесы, эту я была заранее настроена критиковать "из верности" первому предпочтению. При таком настрое, конечно, самое первое мое впечатление от этого фильма не было сплошной восторг, а было - сдержанное уважение к киноклассике. Еще и потому, что хитрый Брана учел все недостатки работы предшественника, и, значит "слабые места" фильма Оливье тем более заметны, если знакомиться с ним после фильма Браны. Сам сэр (в то время - будущий сэр) Лоуренс - велик, блистателен, победоносен и бесподобен (не говоря о том, что красавец :-), но все остальные - говорящие куколки. А в фильме Браны все живые. Король остается лидером, но он - среди людей, а не "на фоне". Разве можно не заметить в фильме Браны человеческую трагедию Пистоля, которому ничего не остается, как мстить жизни за то, что она всего его лишила? Или французского герольда Маунтджоя - Монжуа, который как будто - всего лишь передаточное звено, но и молчанием, и в немногословии играет так много: и скорбь о поражении своего отечества, и невольное уважение к победившему противнику, выказавшему себя достойным победы? В фильме Оливье герольд - это только герольд, а Пистоль - "последовательно комический" персонаж. Может ли даже величайший полководец победить, противопоставляя себя своей армии? Только в единстве с ней (шекспировская пьеса, кстати, и об этом). Но и отношение мое к фильму Браны, после знакомства с фильмом Оливье, стало менее восторженным. Я стала рассматривать более поздний фильм как менее самостоятельный (хотя и не как "римейк"): очевидно, что сценарий и способ сокращения текста в фильме Оливье были взяты за основу в фильме Браны, хотя здесь и были восстановлены некоторые эпизоды пьесы, в версии Оливье отсутствующие.

Два Пистоля




Два французских герольда






Все же одна вещь в фильме Оливье понравилась мне сразу: начало в театре "Глобус". Если бы от меня зависела экранизация "Генриха V", я сделала бы так же. А со временем, после нескольких пересмотров, я заметила, что не то "привыкаю" к фильму Оливье, не то лучше к нему присматриваюсь, но он нравится мне больше, чем при первой встрече. Его подчеркнутую театральность (именно в исторических эпизодах, а не в сценах в "Глобусе") я стала воспринимать не как "излишнюю условность", а как некую обобщающую мифологичность: ведь произведение не столько об исторических персонажах и событиях "как они были в действительности", сколько о национальном предании, возникшем на исторической основе. Другая причина, изменившая к лучшему мое отношение к этому фильму, - облик протагониста. Оливье на момент съемок старше, чем его персонаж-король Генрих, и он куда красивее, чем был исторический Генрих, - на мой взгляд, на исторического Генриха V "с портретов" больше похож Девид Гвиллим в фильме BBC. Однако Оливье как актер и режиссер использует свое сходство с "историческим прототипом" персонажа, - не полное, а тип внешности, - и этот прием работает. В сцене разговора с солдатами "Король такой же человек, как и я", когда Оливье сидит в профиль к зрителю, я вспоминаю портрет Генриха V из Виндзорского замка, и мне делается страшно: надо же, прямо таки сам Генрих в фильме "про себя". Если не хочешь верить в переселение душ, право, на этот раз стоит разрешить себе поверить ради удовольствия от острого ощущения - видеть, как на экране движется человек из истории совсем почти "как настоящий", только "облагороженный". А ведь именно так имеет свойство меняться образ исторической личности в сознании людей, когда происходит ее "героизация", когда персонаж хроник становится также персонажем песен и легенд. Получается, что в фильме Оливье, как я к нему не придирайся, схвачено и запечатлено нечто важное, что присутствует и в самой шекспировской пьесе: то, как неравнодушный пересказ превращает историю в легенду.

Ночь перед битвой. Оливье, он же король, - правый крайний.


И сам сэр Лоуренс и другие постарались, как могли, чтобы у современников и потомков актер и эта его роль слились в единое целое: у надгробного изваяния, которое в настоящее время находится над могилой исторического Генриха V в Вестминстерском аббатстве, ручки, сделанные на основе формы рук сэра Лоуренса, а когда прах самого сэра Лоуренса хоронили в том же соборе, во время поминальной службы звучала запись его голоса - монолог из пьесы "Генрих V". Игра настолько увлекательна, что у меня нет желания особенно сопротивляться традиции. Однако лично у меня из числа известных мне "шекспировских ролей" великого Оливье сам актер и режиссер ассоциируется более всего не с Генрихом и не с Гамлетом, а с Ричардом III.
Телефильм BBC я видела в самую последнюю очередь и нахожу, что всем, кто интересуется шекспировской пьесой "Генрих V", эту постановку необходимо узнать. Пускай и не столь захватывающая, как фильмы Оливье и Браны, это - наиболее точная экранизация пьесы "как таковой", с наименьшими сокращениями текста и с наименьшими попытками объединить и согласовать "историческую и художественную правду почти без потерь для каждой в отдельности". Вместе с тем она позволяет порассуждать, почему наиболее точно следующие тексту постановки могут оказаться менее захватывающими для зрителя, чем те, где постановщик предлагает ему свою более-менее дерзостную интерпретацию.

2. Enter Prologue/Chorus

Как оказалось, для того, чтобы определить "режиссерскую трактовку" пьесы Шекспира "Генрих V", важное значение имеет лицо, в строгом смысле персонажем этой пьесы не являющееся. А являющееся посредником между действием и зрителями. Лицо это произносит большие речи, но его значение начинается еще до того, как оно заговорит - с костюма.
В фильме Оливье действие начинается с представления пьесы в театре "Глобус" в шекспировские времена, и Хор - Лесли Бенкс - выступает как современник написания и первых представлений пьесы. Это один из актеров труппы "слуг лорда-камергера", играющей в "Глобусе" первого мая года 1600 и выглядит он так, как должен был выглядеть в те времена (по представлению авторов фильма).
Но хитрость в том, что Хор обращается не только к первым зрителям пьесы, а и к тем, кто будет смотреть фильм. Его речи "проходят сквозь время" и связывают времена, сразу несколько эпох: начало пятнадцатого века, когда происходят события пьесы-"хроники", конец шестнадцатого-начало семнадцатого веков, когда пьеса написана и впервые играется, эпоху Второй мировой войны, когда зрители впервые увидят фильм, и, наконец, другие, неизвестные создателям фильма эпохи, когда фильм будут пересматривать. И понятно, что из этих категорий для Хора важнейшая - это британские подданные времен Второй мировой войны. Это к ним он прежде всего обращается, пытаясь пробудить в них власть воображения (imaginary forces) и работу мысли: "Work, work your thoughts..." Победа будет одержана - вспомните, как ваши предки умели побеждать! (То же напоминает король Генрих в пьесе своим солдатам при штурме Гарфлера-Арфлера). А для "зрителей неопределенного будущего" привлекательно то, что, знакомясь с этим фильмом, они могут себе представить также "зрителей прошлого" - причем сразу и конца первой елизаветинской эпохи, и эпохи съемок. Можно представить себя стоящей в театре "Глобус" сразу между, например, Беном Джонсоном (шекспировским другом-соперником) и Уинстоном Черчиллем. Как будто отрываются невидимые ворота, и ты видишь в себя в коридоре времени, где можешь разглядеть вдали начало, но не видишь конца.

Хор в фильме Оливье


Хор в телеспектакле BBC - Алек МакКауэн (Alex McCowen) - тоже "в историческом костюме", но это - костюм современника событий пьесы, начала XV века. Таким образом, Хор рассказывает не просто об истории своей страны, но и о "своем" короле, которым он восхищается, и победе, одержанной при жизни Хора. Он также был современником царствования Генриха VI, в которое были утеряны завоевания его отца. Отсюда сразу же происходит небольшой, но заметный, исторический ляп этой постановки: Шекспир писал свою пьесу, намекая зрителям-современникам на экспедицию Эссекса в Ирландию. Хор, вещающий к нам из первой половины XV века, о том, кто такие Елизавета Генриховна Тюдор и Роберт Девере, второй граф Эссекс, понятия иметь не может, однако соответствующий фрагмент текста пьесы ему оставлен: "Were now the General of our gracious Empress, As in good time he may, from Ireland coming..." - "Когда бы полководец королевы вернулся из похода в добрый час..." (перевод Е.Бируковой). Но разве я не сказала, что в предыдущей постановке речи Хора "проходят сквозь время"? - в этой постановке происходит то же самое, просто увлеченный Хор, видимо, думает, что он из XV века разговаривает со зрителями шекспировского времени прежде всего, а остальных-последующих не заметил. (И сразу вспоминается, что Хор в фильме Оливье является современником Елизаветы и Эссекса, но он-то как раз соответствующий пассаж об ирландской экспедиции не произносит).
Больше всего Хор в спектакле BBC похож на какого-нибудь придворного летописца английских королей. It's a honour and privilege to him поведать о том, о чем он поведает. (Так в первой серии телесериала о Лувре статуя сидящего писца рассказывает об искусстве Древнего Египта). Однако он говорит и о том, о чем Хор в фильме Оливье умалчивает: как бы ни были прекрасны для Англии достижения Генриха V, Англия не сохранит их. И те эпизоды пьесы, где Генрих с точки зрения нам современного зрителя непривлекателен, и которые у Оливье сокращены, сохранены в этой постановке. Актеры играют не в костюмах "шекспировского театра", как в начале и финале фильма Оливье, а в одеяниях, примерно соответствующих эпохе исторических событий пьесы (1415-1420 гг). Что из этого следует? - на мой взгляд, отсюда следует дистанция между зрителем и зрелищем. Никаких попыток установить связь между "делами давно минувших дней" и зрительской современностью. Мы смотрим с берега на бушующее море. Хор представляет нам людей и события такими, как он их видит и понимает, не думая, что в последующие века их могут воспринимать по-другому.

Хор в телеспектакле BBC


Лицо упомянутой луврской скульптуры "Писец, сидящий на корточках"


Наконец, в фильме Кеннета Браны Хор - современник зрителя конца ХХ века. Кто это? - актер Дерек Джейкоби, который обращается к зрителям из киностудии, где собран реквизит. Скорее всего, он в роли самого себя. Но он может быть также в роли консультанта фильма по исторической или литературной части, какого-нибудь ученого. Он переносится в далекое прошлое из "нашего времени", причем, когда он бегает по полю битвы при Азинкуре или является на англо-французских переговорах в Труа, его там не замечают. :-) Но он - не равнодушный наблюдатель, он - в состоянии страстного воодушевления событиями пьесы. "Сейчас" и "тогда", "здесь" и "там" для него соединены, а почему? - благодаря все той же чудесной силе воображения, и еще - благодаря могуществу искусства кино. Вот это страстное воодушевление и радость пользоваться возможностями, которые дает "ярчайший рай воображения", он стремится передать зрителю - даже хотя вообразить предстоит, в числе прочего, ад кровавой битвы. Конечно, зритель будет судить игру актеров, но раньше он должен ощутить "эффект присутствия" - и не в старинном театре, а непосредственно "на месте событий".

Хор в фильме Браны


3. Enter King Henry and others
Вот так на основании интерпретации роли Хора я вычисляю - для моего внутреннего пользования - главную тему каждой из трех постановок. А уж на ее основе можно рассуждать об интерпретации роли короля Генриха в каждом случае и о других особенностях.
Главная тема фильма Оливье, как я полагаю, - театр истории. А история длится и повторяется. В этом случае должна повториться история о победе и о герое, который внушает нации веру в ее силы. Ему это удастся не только как королю-лидеру, но и как блестящему актеру в роли короля, на которого все остальные должны взирать снизу вверх. Все то, что касается причины - предыстория возобновления войны с Францией, пространная международно-правовая речь архиепископа и анекдот про теннисные мячики - не так важно, вернее - так неважно. Это не более чем предлог начать основной спектакль на французских полях, а ранее - показать театр "Глобус", его зрительный зал, сцену и закулисье. Дать зрителю повод позабавиться, между тем напоминая, что бОльший глобус - это тоже театр. "Речь о Дне Святого Криспиана" король произносит, стоя на тележке, как на сцене - актер, окруженный толпой проникнувшихся зрителей. Произносит, упиваясь своим могуществом. (И никто не допускает мысли, что в такой ответственный момент какая-нибудь доска может разломаться, король - упасть, и почтительное молчание толпы смениться унижающим смехом..."Оттого, что в кузнице не было гвоздя...")





Оливье играет рыцаря, который не должен давать повод для упрека. Вообще, народ, борющийся за победу, не должен сомневаться. Потому убраны все эпизоды, которые могут показать, во-первых, что не все приближенные Генриха безукоризненно преданы королю (эпизод с разоблачением предателей), во-вторых - неоднозначность поведения самого лидера (запугивающая речь английского короля под стенами Гарфлера, звучащая в ХХ веке как монолог чудовищного военного преступника, бесстрастное одобрение казни Бардольфа, бывшего собутыльника, игра с перчаткой, в которой "подставлен" Флюэллен, приказ убить взятых при Азинкуре пленников - в этом фильме король мстит за убитых английских мальчиков, охранявших английский обоз, зарубив в поединке коннетабля Франции и, таким образом, продемонстрировав личную отвагу). Что оставлено - печальная судьба сэра Джона. Но удален упрек королю за сэра Джона, бессознательно высказанный в пьесе Флюэлленом (седьмая сцена четвертого акта, "славные люди родятся в Монмуте!") Так соблюдается "золотая середина": и "идеал" не слишком идеален, и та вина, которая за ним оставлена, не всем зрителям очевидна - ну не по пути этому зерцалу христианских королей со старым греховодником Фальстафом...

Герой в этом фильме получается более "идеализированным", чем в пьесе, по которой фильм поставлен. Но - удивительная штука - когда я смотрю в лицо Оливье в сцене монолога "Все, все на короля...", мне приходит в голову мысль, что, наверное, э т о т король Генрих мог приказать, если бы счел необходимым, казнить азинкурских пленников, да и сделать все другое "неидеальное", о чем в этом фильме не стал говорить. Он менее однозначен, чем хочет выглядеть, и, хотя он - прекрасный оратор, наиболее красноречиво его молчание.



В фильме Кеннета Браны обыграна прежде всего другая тема - короля и человека, внешности и сущности, которые не обязаны совпадать между собой. Опять же, это "на мой взгляд", и, может быть, мое личное предпочтение этому фильму происходит от того, что эта тема мне нравится больше, чем воспевание национального героя на фоне всех остальных.
Самое первое впечатление от Браны, толкающего речь о "Дне святого Криспиана" пред войсками: парень, в качестве тренера хоккейной команды цены бы тебе не было! Но только хоккей здесь особенный - человечьими головами, и никто не думает этого скрывать либо преуменьшать. Сказано же "Генрих принял образ Марса Ему присущий, и у ног его, Как свора псов, война, пожар и голод На травлю стали б рваться" (С) - в сценах объявления войны Франции, монолога под стенами Гарфлера "На что решился комендант?" или битвы при Азинкуре он такой и есть: внушающий ужас своим врагам дух огня и смерти, пробудившийся, как пламя в очаге, в крепком и не очень красивом молодом человеке.



Но почему он такой? - по условиям своей роли наследника, затем короля и полководца, навязанной ему обстоятельствами. Эту роль он играет хорошо и делает все, что требуется, чтобы хорошо играть - а то, что "требуется" не он придумал.
"В дни мира украшают человека
Смирение и тихий, скромный нрав;
Когда ж нагрянет ураган войны,
Должны вы подражать повадке тигра..."

На войне нужно "быть Марсом" - он и играет Марса, играет добросовестно и перевоплощается убедительно, но вне войны это скорее "нормальный" парень, более "свойский", чем гордый, более миролюбивый, чем воинственный, и более добродушный, чем суровый, и его кирпичевидная физиономия с ясными глазками способна вызывать дамское сочувствие. :-) К тому же, это "король Гарри", видимо, по причине личной добросовестности, довольно юношески доверчивый. При своей хваленой королевской мудрости он настолько наивен, чтобы дать советникам себя обмануть - он действительно поверил доводам архиепископа Кентерберийского насчет правомерности претензий английских королей на корону Франции и дал обольстить свой разум коварным прелатам, которым нужна война, дабы отвратить внимание короля от их доходов. Значит, это лукавые прелаты - зачинщики войны, а не молодой (читай - неискушенный) король. Его действительно оскорбила неудачная шутка французского дофина с теннисными мячиками - настолько, что его искренний гнев удивил его дядю, герцога Эксетера. Он действительно был привязан к Фальстафу и всей его компании, но должен был их бросить во имя королевского долга. Он не "архитектор конфликта", а жертва политики, вынужденная приносить ей новые жертвы, среди которых, как ни печально, оказываются и друзья-"фальстафовцы". Его главное достоинство как короля - в том, что он честно стремится соответствовать своему уделу, "как человека и персонажа" - в том, что он знает: он - не победитель-триумфатор, а именно исполнитель тяжелого долга, причиняющего страдания и другим, и ему самому.



Поэтому, когда на переговорах о мире герцог Бургундский заводит речь о бедствиях войны, Генрих вспоминает, среди жертв с английской стороны, не только кузена, герцога Йоркского, но также сэра Джона и иже с ним. Поэтому так неоднозначна знаменитая патетическая сцена "Non nobis, Domine", когда Генрих несет через поле битвы тело мальчика, бывшего пажа Фальстафа: как будто полное единство армии и полководца, но в то же время - напоминание о Каине и Авеле, и кажется, что Хал оплакивает своего названного меньшого брата, чувствуя, что не только враги-французы, но и он сам отчасти виновен в его гибели...
И в сцене "речи о дне Криспиана" не менее, чем монолог короля, важно восприятие войска - лица солдат, слушающих своего командира. Король - человек, и полководец - один из людей на этой войне.

Трус не играет в хоккей upon St. Crispian's Day!


Как зрителю интерпретировать этот контраст человеческой природы и политической обязанности? Можно вывести отсюда обвинение для главного героя, можно - оправдание, и проще - обвинение, чем оправдание. В этом фильме постановщик-протагонист подсказывает зрителю "оправдательный вердикт" теми средствами, какие имеет в распоряжении - параллельно напоминая, что царство Марса - страна горя.
Брана "восстанавливает" в своем фильме почти все эпизоды пьесы, где его герой, король Генрих, неоднозначен - за исключением "игры с перчаткой" (Он даже в шутку не будет подставлять Флюэллена под тумаки Вильямса, но будет радоваться победе вместе с ним, даже не сдерживая слез, видя в уэльсце боевого товарища и доброго земляка). Но здесь он показывает и то, чего нет непосредственно в тексте пьесы - отношение Генриха к происходящему и переживания, которых стоит ему вынужденная жестокость. В такие спорные моменты его герой оправдан тем, что не бесстрастен. Иногда это делается за счет зрителя: приходится видеть сцену повешения Бардольфа на глазах Хала, ради того, чтобы видеть невольные слезы Хала, который жалеет, но не может помиловать бывшего приятеля юности, оставаясь в жестких рамках своей королевской роли.
Приказ убить пленников в этом фильме также, как и в фильме Оливье, отсутствует. (А ведь он есть в экранизированной пьесе). При виде убитого Йорка Генрих воет от горя; увидев убитых детей, он выбрасывает из седла герольда Монжуа (чем в очередной раз напоминает мне отца Гамлета:
"И в тех же латах, как в бою с норвежцем,
И так же хмур, как в незабвенный день,
Когда при ссоре с выборными Польши
Он из саней их вывалил на лед". (Перевод Б.Пастернака)
Главное, на мой взгляд, отличие Генриха V в исполнении Браны от Генриха литературной основы: герой Браны меньше хитрит. Здесь сделан акцент на его природном простодушии. Это, конечно же, позволяет назвать его в полном смысле "шекспировским положительным героем" (Шекспир часто изображает игру и переодевания, но при этом на дух не переносит и обличает ложь). В то же время, на мой взгляд, это тоже заметный отход от текста, вследствие которого герой делается более однозначным - но и более симпатичным зрителю.

Генрих и Флюэллен: "Слава Богу, мне нечего стыдиться Вашего Величества, пока Ваше Величество честный человек".

(окончание следует)