![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
valya_15В конце июня поднимала тему детской исторической повести - главным образом для того, чтобы затем иметь возможность рассказать о своем любимом произведении этого жанра.
Это книга Александра Говорова "Алкамен - театральный мальчик", попавшая мне в руки во второй половине 80-х годов, повествующая об Афинах 480 г. до н.э и о битве греков с персами при Саламине от имени участника событий, в то время - подростка, большого патриота города Девы, исполненного честолюбивых устремлений отнюдь не от хорошей жизни.
В более широком плане это история о человеке, по складу характера не предназначенном для участи, уготованной ему рождением, о его борьбе с судьбой за лучшую участь и его поражении. А также о коварстве судьбы-Истории, которая сперва становится на его сторону, чтобы затем причинить новые страдания и предать. Как видим, здесь - тема трагедии, и не только античной.
Кто-то авторитетный остроумно заметил: особая привлекательность работы детского писателя в том, что он пишет для взрослых завтрашнего дня. Можно добавить отрезвляющее: но для взрослых многие из этих книг однажды становятся книгами дня вчерашнего. Увлеченный юный читатель не знает, каким он будет в "завтра", тон повествования, нарочито рассчитанный "на ребенка", обладает способностью быстро раздражать, если он - неверен, и, если, например, написанного "сразу для взрослых" "Квентина Дорварда" можно запоем читать и в 15 лет, и в 30, то книга, где историческая эпоха показана с точки зрения "типичного подростка", примерно тех лет, что и читатель, изучающий параллельно в школе "Историю Древнего мира и Средних веков", в надежде, что читатель войдет в дух и плоть этого героя, должна однажды остаться "в детстве", "в юности" - тот же человек вернется к ней спустя годы разве что для воспоминания. Особенно ощутимо это, как мне кажется, если в течении жизни читателя, по мере его "взросления" сменились с громом и треском разные исторические эпохи - мир своего детства и книги, прочитанные в нем, становятся тогда уж очень далекими.
В возрасте "целевой аудитории" я относилась к "театральному мальчику" именно так, как относятся капризные девицы к мальчикам, которые им нравятся: говорила "Надоел!" - потому что прочла по крайней мере раза четыре. :-) Перечитанный для случая, "Театральный мальчик", по моему мнению, не слишком еще для взрослого читателя "устарел" (или я не вполне выросла) и в некоторых отношениях нравится мне больше классических и более знаменитых повестей М.Э Матье о маленьких египтянах. Но признАю, что многие достоинства "Театрального мальчика" в моих глазах объясняются, возможно, тем, что автор учел опыт первопроходца - заметил ряд недостатков и постарался в своем произведении их не допустить. Сказывается также и то, какой у меня предварительно сложился образ "места и времени действия": если "Древний Египет" это был "огромный неподвижный обелиск (фигура/пирамида) устремленный в небо с большими глазами-звездами", то "Древняя Греция" - что-то "огромное-трепещущее-сияющее" (может быть, играющее с солнцем море). Думаю, что хоть один "развернутый" хвалебный отзыв от своего читателя повесть про Алкамена заслужила. (Да он наверняка и не один, но мой зато самый длинный будет:-)).
Основное действие повести длится с весны по сентябрь 480 г. до н.э., когда афиняне готовятся принять и принимают нападение войск Ксеркса. Апофеоз основного действия - сражение при Саламине. Действие еще двух глав, которое по отношению к "исторической линии" повествования представляет собой эпилог, а для линии судьбы главного героя - развязку, происходит еще через два года. Герой, через восприятие которого нам показывают события, - молодой человек, которому в 480 г. до н.э. тринадцать лет. Повествование ведется от первого лица, что дает ряд преимуществ, но и порождает одну проблему, о которой надеюсь еще сказать.
Название "театральный мальчик" означает, конечно же, мужчину, вырастающего за кулисами, но это не, например, актерский сын, а служка при афинском театре Диониса, и служкой он стал потому, что он - храмовый раб. Главная мечта и смысл жизни Алкамена в том, чтобы получить свободу, а какое он видит средство для этого? - совершить подвиг. Хотя ему приходится, несомненно, бороться и вырываться, сперва историческая обстановка в Аттике складывается как будто в его пользу: он может сослужить службу отечеству на греко-персидской войне. А уж он-то постарается не упустить любой случай для этой службы!
Характер Алкамена "как человека и персонажа" состоит из многих ярких индивидуальных черт. Не думаю, что можно назвать его "типичным" для эпохи и обстоятельств - скорее он "типичен как мечта": таким часто представляет себя мечтательный и энергичный подросток. Алкамен - это не измученный, невероятно худой и бессловесный мальчик-раб, напоминающий современному читателю узников концлагеря. Это живой и миловидный мальчик, который быстро привлекает к себе энергией и сообразительностью и которого не знающие его легко принимают за свободного и даже выходца из какой-то благополучной семьи - тем больнее для него его рабство. Никогда не посещавший школы и не учившийся грамоте, вообще никем не воспитанный "нарочно", он тем не менее обладает великолепной памятью, образным мышлением, даром слова и спора, музыкальностью, художественным вкусом, который ведь никогда никто не пытался у него развивать. Слушая стихи в театре на репетициях, он между делом выучил наизусть целые огромные трагедии и отдает предпочтение Эсхилу перед Фринихом. Само собой, он отважен и задирист. Алкамен отлично плавает и мечтает стать матросом (чтобы совершить подвиг - он наслушался рассказов об аргонавтах), но это не его настоящее призвание: у него природный и большой талант актера. В случае политической - и литературной - необходимости, он оказался способен заменить методом "ввода" корифея в античном театральном представлении и вызвал восторги и зрителей, и вырученных им организаторов. О таком персонаже, как Алкамен, можно сказать одно из двух: или что он на своем месте и в свое время малоправдоподобен, или что юноша, без преувеличения, проявляет задатки незаурядные - я выбираю второе. Кроме этого, стремясь к свободе через подвиг, он проявляет себя не как искатель своей корысти в собственном смысле, а как патриот родного "пышновенчанного и белоколонного" города, интересующийся его общественной жизнью и преданный афинской демократии, наверное, до кончиков ногтей на ногах. "Получить свободу" означает для Алкамена не просто "выйти из рабского состояния", то есть избавиться от бесконечной неблагодарной работы, побоев, унижений, страха быть проданным, власти его врага, мерзкого и еще раз мерзкого жреца Килика, но присоединиться к сообществу свободных афинских граждан, гордых славой и красотой родного города, служить ему на правах достойного и одного из самых достойных. Что свободные афинские граждане неравны имущественно, что многие из них страдают от бедности и притеснения богатых соседей-родичей Алкамен видит и сознает, но для себя он мечтает не о такой участи: он из рабов хочет сразу выскочить в герои. Он "хорошо" честолюбив и по необходимости, и по складу характера, он, что называется, "романтик" своего мира. (В отличие от другого героя, трезво мыслящего пленного скифа Медведя, который жаждет свободы и получает ее, но путем восстания и побега, разумом и страстью осуждает рабство как таковое и насчет рабовладельческой демократии вовсе не обольщается).
Время от времени, как то заметит наблюдательный читатель, Алкамен обнаруживает противоречия: то он смышлен, то недогадлив и даже глуп - но как ребенок или человек, надеющийся на лучшее, со свойственной ему наивностью; он вообще добр, но иногда бывает жесток - опять же как ребенок; он наблюдателен и сострадателен, но из оптимизма предпочтет чего-то не заметить. В нем, как и должно быть в отличном актере, уживается много разных людей, - как это заметил с ним познакомившийся поэт и драматург Эсхил, которого впоследствии в одном споре о судьбе, возмездии и милосердии ... уложил на лопатки этот тринадцатилетний мальчишка. Афинский мальчик V в. до н.э. порой рассуждает то как взрослый муж - что не так уж неестественно при его обстоятельствах, - то как приверженец, хотя бы отчасти и бессознательно, "официально" еще не основанного христианства, то как атеист-повстанец, возмущенный безразличием богов и не признающий несправедливости созданного ими порядка, то как образцовый пионер ХХ века, который может поспорить и с Эсхилом, гением настоящего, как "человек будущего". После этого спора Эсхил замечает: "Ты сам не знаешь, малыш, что ты здесь говорил... В твоих речах я услышал отзвуки грядущих безумий!" (С) И при этих его словах юный читатель, может быть, самолюбиво улыбнется, так как то, что считал безумием Эсхил, он сочтет мудростью своего времени; но более взрослый читатель может быть не так беспечен и представить себе эти "грядущие безумия" как великие революции сознания в жизни народов, со своими победами и жертвами.
В повести М.Э. Матье "День египетского мальчика", как я уже говорила, мне нравится, при очень подробной и внушающей доверие реконструкции жизни Древнего Египта при Рамзесе II столь же яркое изображение "вневременных" (то есть, одним Древним Египтом не ограниченных) типов и отношений и постановка "вневременной" проблемы: рано или поздно всяк человек узнает, что мир не таков, как его в школе учили, и как-то ему надо жить с этим новым знанием. У А.А. Говорова мне нравится передача настроения событий - постоянно нарастающего напряжения. Ритм повести М.Э. Матье о египетском мальчике в основном убаюкивающий, и мир Древнего Египтта, показанный "сверху донизу" в течение одного дня - вещи, идеи, общественные отношения - кажется статичным, замершим вдали от какой-то еще никак не давшей знать о своем приближении перемены, как от звезд. Ритм повести А.А. Говорова - волнительный, лишь на самое краткое время позволяющий читателю расслабиться и наблюдать, здесь все происходит под знаком "что-то еще будет, будет..." Город Афины, великий и мелочный, повседневный и вечный, многообразный - это не место и даже не "атмосфера" действия, это его участник, герой повести, чей образ складывается из множества портретов, множества сцен и лиц, и не может не запомниться, не заставить поверить в свою одушевленность. Тут и будни античного храма, и рынок во всей своей красе и благоухании, и театральные представления, и происки хитрых и циничных дельцов, и устремления героев, не желающих предать благородство, и шумная-веселая афинская демократия с интригами и демократов и аристократов, каждый из которых обязан быть оратором...И волнение в ответ на тревожные вести, и проводы уходящих на битву воинов, и нервное ожидание, и поток беженцев, и слезы при виде горящего города...Обо всем этом нельзя рассказывать спокойно, это все - исполненные самых разных и бурно выражающихся чувств действия.
Если у М.Э. Матье Египет, даже в трудах и заботах, предстает мне "покоящимся" и ее реконструкция - изображением "мира", хотя и со множеством недостатков, но все же прочного, то у А.А.Говорова Афины - "движущиеся", и изображено у него вечно роящееся "общество". Под конец, когда Алкамен возвращается с войны в восстанавливающийся город, остается впечатление, что Афины обладают стремлением и способностью вечно возрождаться: они сами обрекли себя на пепел и воскресли из него.
В афинском народом собрании сталкиваются, в ожидании персов, две политические партии: демократы под руководством Фемистокла и аристократы, которых поначалу представляет Аристид. Политические противники, в жизни - бывшие друзья и примирившиеся соратники - на поле боя, Фемистокл и Аристид изображены в повести возвышенно-идеализированными, но идеализация сглаживается тем, что нас с ними знакомит восторженно смотрящий на Фемистокла тринадцатилетний мальчик. Момент, когда Фемистокл, исключительно из соображений общего блага, подвергает Аристида остракизму и изгнанию, предельно сглажен (а взрослого читателя, привыкшего наблюдать за перипетиями разноликой демократии уже в современности, он неминуемо настораживает). Но ничто из того, что говорит или делает его кумир Фемистокл, не может быть неоднозначно для юного Алкамена. На вождя демократов он всецело возлагает свои надежды - и на спасение города, и на обретение личной свободы. Фемистокл для Алкамена - это как будто все античные богатыри в одном лице: и Геракл, и Громовержец, и все копьеносцы-дискоболы, какими они предстают теперь нашим глазам, но не статуи, а люди, в которых весьма сильно дышит огонь жизни. Что же до Аристида, он для героя-рассказчика обременительно консервативен и лишен прозорливости Фемистокла, более тих и более скучен. Зато дальше оказывается, что он искренний патриот Афин, готовый забыть распри и тяжкую личную обиду для их защиты. Аристид действительно хочет быть справедливым, в своем понимании, и, как выяснится, отнюдь не так лицемерен, как сочли его враги -демократы. Он лучше, чем его политическая партия, заботящаяся исключительно о своих имуществах.
В повести изображено историческое представление, подобное античной трагедии, но выходящее за рамки театра Диониса. Фемистокл выступает в роли протагониста, приверженцы демократии в Аттике и Афинах, небогатые ремесленники, простолюдье, самоотверженные патриоты - это хор доверившихся Фемистоклу граждан, а мальчик Алкамен - это корифей, ведущий за собой этот хор, его представитель, страстно и доверчиво ожидающий от Фемистокла исполнения надежды.
Еще одна историческая фигура и интересный персонаж в повести - наперсник Фемистокла Ксантипп, азартный афинский политик, знатный, гордый и поначалу небедный, который ради победы дела демократов и защиты города израсходовал к чертовой бабушке и ее внуку все свое состояние, невзирая на больную жену и двоих детей. Характер у него в повести точно такой, какой по преданию был у Ксантиппы, супруги Сократа - то есть сварливый и громко-сварливый. Хотя он и демонстрирует на каждом шагу патриотизм и искреннюю преданность "делу", трудно отнестись к нему с симпатией: противно егозящий, недалекий и время от времени злобствующий дядька, поддающийся жестоким порывам мучитель главного героя и невольный соучастник гибели своих близких. Но Ксантипп не столько зол, сколько вспыльчив, - псих он, проще говоря, - а как литературная фигура интересен он чередованием приступов злобной глупости и столь же искреннего великодушия. То он приказывает высечь главного героя Алкамена, то сам одевает его к спектаклю, то по-товарищески обнимает. Говорю я о нем потому, что в повести использован любопытный прием: посмотреть на великих деятелей афинской державы с той точки зрения, как они проявляют себя по отношению к юноше-подростку, еще и несвободному. Затем, рядом с "идеальным" Фемистоклом Ксантипп выглядит как более "земной" и внушающий доверие портрет "второстепенного политического деятеля Афинской рабовладельческой республики".
И еще два славных исторических имени, оживающих на страницах повести: великий поэт и драматург Эсхил и тот самый "главный древний афинянин" Перикл. Я навсегда запомнила Эсхила таким, каким встретила его у Говорова: " высокий медлительный Эсхил, с голубыми, неподвижными глазами" (С). Огромная сила, дремлющая где-то в большой глубине, со стороны производящая впечатление какой-то ленивой. Эсхил един в трех ипостасях: поэт, рачительный хозяин и воин. Как поэт и драматург он новатор, в остальном - приверженец традиционных ценностей. Эсхил - богатый "деловой человек" (его бизнес не слишком удачен, и на свои деловые проблемы он, бывает, с почти детским простодушием жалуется), но и защитник нравственных принципов, и патриот, с негодованием отвергающий план гнусненькой клики убить Фемистокла и сдать город царю ради спасения аристократии. Задача Эсхила - осмыслить все происходящее и выразить в стихах, рассекающих время.
"Вперед, сыны Эллады! Спасайте родину, спасайте жен,
Детей своих, богов отцовских храмы,
Гробницы предков: бой теперь за всё!" (С)
А также попытаться объяснить герою повести античные понятия о роке, с которыми юный Алкамен не согласится.
А Перикл - это "будущий Перикл". Читая в учебнике про знаменитого и блистательного Перикла, который совершил вот то и построил еще вот это, и разглядывая бюст благообразного бородача в шлеме, читатель-школьник параллельно знакомится на страницах повести Говорова с сынишкой того самого Ксантиппа, мальчиком лет четырех, со странно вытянутой, как луковица, головой, таким рассудительным, что даже противно (С), и запоминает его дружбу с верным псом Кефеем. На наиболее выдающееся лицо "афинской демократии" юный читатель впервые посмотрит не "снизу вверх", а "свысока", как на малыша "уже большой" подросток, и увидит его не в сиянии величия, а забавным карапузом, которому первый защитник - собака. Меня же среди персонажей этой повести не так занимает Перикл, как его старшая сестрица, к коей и перейду.
Если у главного героя есть возлюбленная, роль ее не может быть незначительна, даже если по объему невелика и несколько расплывчата. Она важна для героя, а тем более - для читательниц, потому необходимо уделить ей внимание. Возлюбленная Алкамена - это тринадцатилетняя девочка Мика, полное ее имя - "Аристомаха", "сражающаяся за лучшее" (красота! Представим себе Палладу с копьем или Артемис с луком. Мика больше похожа на Артемис-охотницу, и у нее, в самом деле, есть игрушечный лук). Конечно же, любовь героя безнадежна из-за могучих препятствий. Мика не просто свободная, она - дочь Ксантиппа, старшая сестра Перикла, по материнской линии - внучатая племянница Клисфена и невеста еще одного исторического лица - Кимона, сына Мильтиада, изображенного как безупречный античный красавец. Судьба этой девочки, рожденной, казалось бы, для того, чтобы купаться в счастье (как оно понимается для сидящей в гинекее и в первый раз беременной в четырнадцать лет хозяйки видного афинского дома), окажется страшна. Сперва папаня Ксантипп в благом рвении к делам общественным разоряет семью - и Мика в тринадцать лет исполняет обязанности хозяйки уже не в богатом, а в бедном и ободранном доме, а мать ее смертельно больна. На Мику зарятся работорговцы, которым Ксантипп должен. Это Алкамен - "борец за лучшее", Мика по существу происходящего должна "бороться за норму", за нарушенное настоящее. В ночь самого нашествия и пожара Афин, в опустевшем предместье она ранена при попытке похищения персами и, несмотря на молитвы Алкамена, умирает на Саламине накануне или же прямо в часы великой битвы, умирает как от вражьего ножа, так и от дружеского невежества (суеверная нянька не позволила сразу же перевязать рану, и Мика потеряла много крови). В новых солнечных Афинах от прекрасной дочери Ксантиппа и сестры Перикла останется плита на кладбище - на ней "искусно изваяна девушка, примеряющая ожерелье" (С).
С уверенностью о Мике можно сказать лишь то, что она красива, и что Алкамен ее обожает, потому по возможности старается прощать недостатки - но и ему не удается оставить их незамеченными. Образ ее как-то неясен: вот Мика приходит с целебной мазью к Алкамену, которого высекли по приказу ее отца, - но это происходит как бы в бреду на жаре, неизвестно, было ли, не было... Она может быть и очаровательной, и отталкивающей, и, к моему сожалению, это не совсем тот случай, когда внезапный луч света преображает тусклое царство. Скорее тот, когда чернильное пятнышко портит чистейшую белую рубашку. Мика прелестна, игрива, назло несчастьям жизнерадостна, она скорее добра и отзывчива, готова защищать своих близких и бороться там, где нужно бороться. Но иногда она возмутительно глупа - бестактно несет страшный бред, явно причиняющий боль ее верному и беззаветному Алкамену. (Может быть, потому, что она, как и он, мала и по жизни неопытна, а, возможно, - это тот тип прелестницы, которые полагают нескрываемую глупость частью своего очарования. Они неправы. :-)). Мике понравился "театральный мальчик", тем более, что она сообразила, что он без ума от нее. Но их дружеские отношения, как написали бы в старом учебнике литературы, "окрашены неумолимыми предрассудками рабовладельческого общества". Мика "в здравом уме" не признается ни Алкамену, ни себе, что он ей нравится - признается только страдающая от раны, на грани жизни и смерти. А "в здравии" она не избегает то и дело напомнить ему о его рабском положении и слегка поиздеваться над его неосуществимой любовью, точь-в-точь будущая "жестокая кокетка" - которой она не успеет стать.
Характерный эпизод: Алкамен рассказывает о нападении персов на дом семьи Ксантиппа: "Удар обрушился на меня сзади. Я обернулся - Мика подняла обломок копья и, зажмурив глаза, крушила по чему попало." (С) Готова бороться, но слепа и неопытна, и в слепоте поражает друга. Короче, если Мика не слишком нравится, можно спасти ее в глазах сурового читателя, прибегнув к влюбленному взгляду Алкамена.
Читавший "День египетского мальчика" М.Э. Матье запоминает пару из финала: мальчик и мудрый старик на крыше храма. Старый Ани попал когда-то в плен и изведал тяготы рабства, но вот он вернулся, и даже стал писцом и уважаемым учителем. У Алкамена тоже есть такая пара - старик Мнесилох, подобный, но совсем не похожий на Ани персонаж. Лучший, а на самом деле единственный друг Алкамена, однорукий (как Сервантес) Мнесилох, говорящий пословицами, запоминающийся с первых слов, смешной, но грустный, побывал в персидском плену и вернулся в Грецию, в старости он - профессиональный актер-комедиант, но всеобщее посмешище не только на сцене. Мнесилох симпатизирует демократам и простому народу, но он - блуждающий прихлебатель в домах богачей, развлекающий их шуточками и не вполне успешно пытающийся наставлять их на путь истины (за что получает благодарные пинки под зад). Жил он и в доме Ксантиппа, и к Мике, по-видимому, привязался, потому что в конце повести ее именем называет девочку-найденыша, служащую ему поводырем.
Писца Ани все почитают, над Мнесилохом смеются, и многие с презрением. Он не столь "идейно сознателен", как могучий Фемистокл или его юный друг Алкамен, зато он добр и прозорлив. Однако, дразня аристократов, он все-таки остается зависимым от их милости, что часто ставит его в нелепое положение шута, гримасничающего и дергающегося между двумя стульями. Красноречивый эпизод, иллюстрирующий зависимость Мнесилоха: он - за демократов, но в театре участвует в представлении драмы сатиров, высмеивающей демократов и их предводителя Фемистокла. По сюжету Фемистокл должен быть разорван на части своими же бывшими приверженцами, - все это, по желанию аристократических заказчиков, разыгрывают над Мнесилохом. Все же, после представления, "Мнесилох вновь выскочил из-за кулис, чтобы зрители могли убедиться, что он цел и невредим". (С)
Писец Ани добился своего положения, так как был целеустремлен, это скорее "тип Эсхила". Мнесилох, напротив, беспорядочен, в молодости он много потерял по причине своей проказливости. Это "гротескная" фигура человека, на исходе беспутной жизни совершающего героический подвиг: именно Мнесилох играет роль фальшивого перебежчика, убеждающего персидского царя направить свои корабли в пролив и, таким образом, обеспечивает победу афинян. Надо ли говорить, как рискуют он и Алкамен, его сопровождающий? Но единственная награда, которую получает после войны одряхлевший Мнесилох - право бесплатных обедов.
Писец Ани внушает надежду на милость и справедливость судьбы к людям, пострадавшим от ее превратностей, но не сломавшимся. (Можно сказать - на милость справедливости, хотя милость и справедливость часто противопоставляют друг другу). Горемычный комик Мнесилох напоминает, что не все так просто. Не все зависит от самого человека. Судьба может быть прихотливой и опасной игрой: сколько бы очков не набрал, все равно в конечном итоге сдашься. И если даже Мнесилох может честно упрекнуть себя, что отчасти и сам виноват в своих бедствиях, смолоду был безалаберным и т. д., это трагическое "не все так просто" неожиданно придется подтвердить целеустремленному и честолюбивому Алкамену.
В последних главах характер вернувшегося с войны победителем пятнадцати- или шестнадцатилетнего Алкамена слегка неприятно меняется. Не то, чтобы он перестал быть добрым или сделался неблагодарным - он по-прежнему друг Мнесилоха, хотя стремится уже в более высокое общество своих новых знатных друзей, его глаза и ум по-прежнему наблюдательны, сердце по-прежнему открыто для жалости - к тем, кого он считает жалости достойными. Но в нем появились раздражающая надменность и поверхностность. Мы видим теперь удачливого бывшего раба, который готовится сам владеть рабами, юнца, щеголяющего свободой. А бывший раб, осваивающийся теперь в роли господина, "новый господин" - это известный, описанный, страшный комплекс, способный много крови испортить и пролить. Есть даже знаменитое мнение, что царь, прежде бывший рабом, - одно из самых тяжких зол на земле. Этот опасный червь уже намерен поселиться в юноше-Алкамене, но он не успеет развиться - как не успела развиться в его подруге ни открыто идущая вопреки предрассудкам полюбившая девушка, ни глупо-гордая "хозяйская дочка".
Внезапно окажется, что этот молодой герой войны с персами, подающий надежды актер, обласканный Эсхилом, Фемистоклом и Ксантиппом и ожидающий с уверенностью "длинной интересной жизни"(С) - по закону все еще раб, что прежний хозяин, отвратительный Килик, предъявил права на Алкамена от имени бога Диониса и не намерен ни за что поступиться ими - потому что он хочет мстить. И никто из сиятельных друзей Алкамена не может, хотя и пытается, заступиться за него, потому что пойти до конца означало бы - нарушить законы и пойти против себя самих. (Мы можем вспомнить здесь кстати "дядю Тома", которого мистер Сен-Клер хотел отпустить на свободу, но не успел, а вдова продала рабов с аукциона, и даже заступничество мисс Офелии со ссылками на явно выраженную волю покойного не спасло их).
И вот отбросивший гордость Алкамен, прибегнув к "праву убежища", лежит в храме, обняв ноги статуи бога своего Диониса, которого прежде презирал, - теперь своей последней надежды. Но не спасет и убежище - враги Алкамена, Килик и работорговцы, в богов не верят:
"Не беспокойся, благочестивейший Килик, - шептал вкрадчивый голос, мы его вывезем так, что и муха об этом не прожужжит. И продадим его на край света, в Тавриду или в Элам, откуда ему уже возврата не будет" (C). Не будет? - так ли уж "не будет"? Но сначала еще одно замечание типа "исторический экскурс".
Тема "раба, совершившего подвиг во славу отечества и возращенного отечеством в рабство" поднимается в литературе не первый раз. А.С. Грибоедов планировал написать пьесу о крепостном, отважном ополченце "М.", участвовавшем в войне 1812 г. и возвращенном после войны бывшему хозяину. Его герой должен был в отчаянии кончить самоубийством. Замысел этот подхватил Лев Кассиль. Читатели его повести "Великое противостояние" запомнили маленькую героиню кинокартины Ращепея, крепостную Устю-партизанку, получившую "благословение" от самого Дениса Давыдова, его сообразительную и отважную боевую подругу; тем не менее, после Отечественной войны Устя возвращена своему помещику для новых затрещин и рогаток - и вот она, не убоявшаяся самого Бонапарта, бессильно плачет, а над ней на экране проступают слова: "Крестьяне, бедный наш народ, да получат мзду от бога". Как Алкамен - театральный мальчик, так и Устя - крепостная актриса. Но здесь историческая справедливость таки будет восстановлена: более чем через сто лет имя и портрет Усти-партизанки "откопает" в архивах положительный кинорежиссер Ращепей, и Устя станет любимой народом киногероиней, предоставив, кстати, возможность проявить себя в кино Симе Крупицыной, героине повести. (Которой, кстати, в начале исполняется тринадцать лет, как и Алкамену). Пусть будет такая справедливость, если другой, увы, предложить было нельзя. Но Александр Говоров, поднимая вновь эту тему, произносит новое слово: только он затрагивает неудобный "комплекс бывшего раба" и осмеливается говорить о судьбе Алкамена как о беспросветно безжалостной. Отчасти постигшее юношу разочарование можно рассматривать как наказание за его нарождающуюся гордыню - сяк-так это может смягчить восприятие финала, хотя, конечно, не полностью.
Но слабая надежда на спасение для Алкамена все-таки есть. Теперь я хочу затронуть проблему, замеченную мной в построении повести о "театральном мальчике" - назову ее проблемой "времени рассказчика".
"Временное изменение" в повести меняется несколько раз. В самом начале, когда идет "экспозиция" и нам только представляют Алкамена, он говорит, что ему тринадцать лет, и то, что с ним происходит - происходит с е й ч а с. В последующих главах время потихоньку смещается, и оказывается, что по форме рассказ Алкамена о его жизни в Афинах, когда ему было тринадцать лет и родину беда постигла - это мемуары: рассказ от первого лица о событиях, которые произошли с участием рассказчика в прошлом (хотя, вновь их переживая, он использует настоящее время). По мелким замечаниям выясняется, что Алкамен в курсе того, что произошло в Афинах спустя годы, хотя его обещали продать на край света. Так, о собаке Перикла Кефее, умершей на Саламине, он заметил: "Спустя много лет, когда Перикл вырос, он повелел воздвигнуть здесь надгробный памятник своему другу"(С) - так значит, Алкамен знает, что было с Периклом, которого он знал малышом, "спустя много лет"! Рассказывая, Алкамен обращается к слушателям. Кто эти слушатели? - наши современники, с которыми говорит "дух человека из прошлого", вызванный магией автора? Да нет, к нам обращается живой человек: "Я и сейчас еще, если закрою глаза, ясно вижу физиономию этой рыбы, которая - о боги! - улыбалась!" (С) Значит, Алкамен говорит со своими современниками, к которым невидимо присоединяются читатели повести.
Так вот, остаются открытыми вопросы: что дальше произошло или еще произойдет с Алкаменом? Кому, кроме нас, он рассказывает свою историю? Сколько ему тогда лет, и в каком он положении - раб или свободный? А если раб - то чей, а если свободный, то чем занят? Временами он говорит как взрослый, с опозданием вернувшийся в свой образ ребенка, и говорит он, как человек образованный. " Если вы развернете свиток Эсхила, вы прочтете там волнующие строки, которые он написал спустя много лет после этого памятного дня.." (С) Где он находится - в рабстве на чужбине, или, может быть, в чужой стране, но перед этим ему удалось снова побывать в Афинах? Для сравнения, например, роман Генри Райдера Хаггарда "Клеопатра" - это по форме мемуары главного героя Гармахиса, и мы, читатели, знаем, что он пишет их в заключении, ожидая казни. Его же роман "Дочь Монтесумы" - мемуары главного героя Томаса Вингфилда, написанные им в старости в связи с разгромом "Непобедимой Армады", а также в ответ на пожелание Елизаветы I, и из этих мемуаров мы досконально знаем его прошлое и настоящее. Роман Ремарка "Три товарища" - это по форме мемуары Роберта Локампа, где он рассказывает о событиях примерно десятилетней давности, но о личных обстоятельствах Роберта на момент написания романа мы достоверно знаем лишь то, что через десять лет после смерти Ленца и Пат он жив, и рядом с ним уже нет Кестера. О бывшем "театральном мальчике" мы знаем столь же мало, а хотелось бы знать больше.
Почему бы самим не пофантазировать, раз уж автор оставил такую возможность?
У меня есть два варианта дальнейшей судьбы Алкамена. Один я придумала, когда была юной читательницей, еще моложе "театрального мальчика". Алкамена продали в рабство в Тавриду (хорошо - к нам поближе), но там он жив, и рассказывает свою историю другим рабам. (Вести с родины о дальнейших событиях дошли до него каким-то не очень волновавшим меня путем). И он еще вырвется и вернется на свободу, накажет, как надо, злого-подлого Килика (либо Килик к тому времени сам сдох), и его оказавшиеся беспомощными перед рабовладельческим правопорядком друзья будут просто счастливы принять его обратно. (А Мика тоже не умерла. Мало ли, чей там пепел погребен на афинском кладбище? Может быть, она осталась в живых, ее во всеобщей сумятице выкрали с Саламина и, когда она чудом, но все-таки поправилась, ее тоже продали в рабство - и попала она в ту же Тавриду, и к тем же хозяевам. Отчего так? - а очень просто: за ней и за Алкаменом охотятся одни и те же работорговцы, лидиец и египтянин. После рассказа Алкамена, они с Микой, разумеется, узнают друг друга и вместе сбегут). Энное количество захватывающих приключений, после которого стал наш герой видным деятелем перикловой демократии и счастливым супругом...и все, что внушит вам надежда на счастье.
Другой вариант я придумала сейчас, через много лет перечитав "Театрального мальчика". Судьба Алкамена может оказаться похожей на судьбу его друга Мнесилоха или писца Ани из "Дня египетского мальчика". Однажды он вернулся в Афины и все-таки стал свободным...хотя и не так, как ему мечталось в юности. Возможно, он впоследствии покинул Афины и живет где-нибудь еще в Греции или какой-нибудь из греческих колоний, но как свободный гражданин - или актер, или чей-нибудь доверенный советник и секретарь (но не раб).
А еще, просматривая как-то альбом "Государственные музеи Берлина", я нашла фотографию так называемой "Стеллы Джустиниани". Плита, на которой изображена девушка, держащая в руке повязку, согласно комментарию в альбоме, необходимую для украшения гробниц. Но и ожерелье, которое вытаскивают из шкатулки, тоже могло быть в ее руке.
From Wikimedia Commons, by Marcus Cyron
Может быть, автор вдохновился этим или подобным изображением? Или они вправду жили когда-то - "театральный мальчик" и "девушка, примиряющая ожерелье?"
Это книга Александра Говорова "Алкамен - театральный мальчик", попавшая мне в руки во второй половине 80-х годов, повествующая об Афинах 480 г. до н.э и о битве греков с персами при Саламине от имени участника событий, в то время - подростка, большого патриота города Девы, исполненного честолюбивых устремлений отнюдь не от хорошей жизни.
В более широком плане это история о человеке, по складу характера не предназначенном для участи, уготованной ему рождением, о его борьбе с судьбой за лучшую участь и его поражении. А также о коварстве судьбы-Истории, которая сперва становится на его сторону, чтобы затем причинить новые страдания и предать. Как видим, здесь - тема трагедии, и не только античной.
Кто-то авторитетный остроумно заметил: особая привлекательность работы детского писателя в том, что он пишет для взрослых завтрашнего дня. Можно добавить отрезвляющее: но для взрослых многие из этих книг однажды становятся книгами дня вчерашнего. Увлеченный юный читатель не знает, каким он будет в "завтра", тон повествования, нарочито рассчитанный "на ребенка", обладает способностью быстро раздражать, если он - неверен, и, если, например, написанного "сразу для взрослых" "Квентина Дорварда" можно запоем читать и в 15 лет, и в 30, то книга, где историческая эпоха показана с точки зрения "типичного подростка", примерно тех лет, что и читатель, изучающий параллельно в школе "Историю Древнего мира и Средних веков", в надежде, что читатель войдет в дух и плоть этого героя, должна однажды остаться "в детстве", "в юности" - тот же человек вернется к ней спустя годы разве что для воспоминания. Особенно ощутимо это, как мне кажется, если в течении жизни читателя, по мере его "взросления" сменились с громом и треском разные исторические эпохи - мир своего детства и книги, прочитанные в нем, становятся тогда уж очень далекими.
В возрасте "целевой аудитории" я относилась к "театральному мальчику" именно так, как относятся капризные девицы к мальчикам, которые им нравятся: говорила "Надоел!" - потому что прочла по крайней мере раза четыре. :-) Перечитанный для случая, "Театральный мальчик", по моему мнению, не слишком еще для взрослого читателя "устарел" (или я не вполне выросла) и в некоторых отношениях нравится мне больше классических и более знаменитых повестей М.Э Матье о маленьких египтянах. Но признАю, что многие достоинства "Театрального мальчика" в моих глазах объясняются, возможно, тем, что автор учел опыт первопроходца - заметил ряд недостатков и постарался в своем произведении их не допустить. Сказывается также и то, какой у меня предварительно сложился образ "места и времени действия": если "Древний Египет" это был "огромный неподвижный обелиск (фигура/пирамида) устремленный в небо с большими глазами-звездами", то "Древняя Греция" - что-то "огромное-трепещущее-сияющее" (может быть, играющее с солнцем море). Думаю, что хоть один "развернутый" хвалебный отзыв от своего читателя повесть про Алкамена заслужила. (Да он наверняка и не один, но мой зато самый длинный будет:-)).
Основное действие повести длится с весны по сентябрь 480 г. до н.э., когда афиняне готовятся принять и принимают нападение войск Ксеркса. Апофеоз основного действия - сражение при Саламине. Действие еще двух глав, которое по отношению к "исторической линии" повествования представляет собой эпилог, а для линии судьбы главного героя - развязку, происходит еще через два года. Герой, через восприятие которого нам показывают события, - молодой человек, которому в 480 г. до н.э. тринадцать лет. Повествование ведется от первого лица, что дает ряд преимуществ, но и порождает одну проблему, о которой надеюсь еще сказать.
Название "театральный мальчик" означает, конечно же, мужчину, вырастающего за кулисами, но это не, например, актерский сын, а служка при афинском театре Диониса, и служкой он стал потому, что он - храмовый раб. Главная мечта и смысл жизни Алкамена в том, чтобы получить свободу, а какое он видит средство для этого? - совершить подвиг. Хотя ему приходится, несомненно, бороться и вырываться, сперва историческая обстановка в Аттике складывается как будто в его пользу: он может сослужить службу отечеству на греко-персидской войне. А уж он-то постарается не упустить любой случай для этой службы!
Характер Алкамена "как человека и персонажа" состоит из многих ярких индивидуальных черт. Не думаю, что можно назвать его "типичным" для эпохи и обстоятельств - скорее он "типичен как мечта": таким часто представляет себя мечтательный и энергичный подросток. Алкамен - это не измученный, невероятно худой и бессловесный мальчик-раб, напоминающий современному читателю узников концлагеря. Это живой и миловидный мальчик, который быстро привлекает к себе энергией и сообразительностью и которого не знающие его легко принимают за свободного и даже выходца из какой-то благополучной семьи - тем больнее для него его рабство. Никогда не посещавший школы и не учившийся грамоте, вообще никем не воспитанный "нарочно", он тем не менее обладает великолепной памятью, образным мышлением, даром слова и спора, музыкальностью, художественным вкусом, который ведь никогда никто не пытался у него развивать. Слушая стихи в театре на репетициях, он между делом выучил наизусть целые огромные трагедии и отдает предпочтение Эсхилу перед Фринихом. Само собой, он отважен и задирист. Алкамен отлично плавает и мечтает стать матросом (чтобы совершить подвиг - он наслушался рассказов об аргонавтах), но это не его настоящее призвание: у него природный и большой талант актера. В случае политической - и литературной - необходимости, он оказался способен заменить методом "ввода" корифея в античном театральном представлении и вызвал восторги и зрителей, и вырученных им организаторов. О таком персонаже, как Алкамен, можно сказать одно из двух: или что он на своем месте и в свое время малоправдоподобен, или что юноша, без преувеличения, проявляет задатки незаурядные - я выбираю второе. Кроме этого, стремясь к свободе через подвиг, он проявляет себя не как искатель своей корысти в собственном смысле, а как патриот родного "пышновенчанного и белоколонного" города, интересующийся его общественной жизнью и преданный афинской демократии, наверное, до кончиков ногтей на ногах. "Получить свободу" означает для Алкамена не просто "выйти из рабского состояния", то есть избавиться от бесконечной неблагодарной работы, побоев, унижений, страха быть проданным, власти его врага, мерзкого и еще раз мерзкого жреца Килика, но присоединиться к сообществу свободных афинских граждан, гордых славой и красотой родного города, служить ему на правах достойного и одного из самых достойных. Что свободные афинские граждане неравны имущественно, что многие из них страдают от бедности и притеснения богатых соседей-родичей Алкамен видит и сознает, но для себя он мечтает не о такой участи: он из рабов хочет сразу выскочить в герои. Он "хорошо" честолюбив и по необходимости, и по складу характера, он, что называется, "романтик" своего мира. (В отличие от другого героя, трезво мыслящего пленного скифа Медведя, который жаждет свободы и получает ее, но путем восстания и побега, разумом и страстью осуждает рабство как таковое и насчет рабовладельческой демократии вовсе не обольщается).
Время от времени, как то заметит наблюдательный читатель, Алкамен обнаруживает противоречия: то он смышлен, то недогадлив и даже глуп - но как ребенок или человек, надеющийся на лучшее, со свойственной ему наивностью; он вообще добр, но иногда бывает жесток - опять же как ребенок; он наблюдателен и сострадателен, но из оптимизма предпочтет чего-то не заметить. В нем, как и должно быть в отличном актере, уживается много разных людей, - как это заметил с ним познакомившийся поэт и драматург Эсхил, которого впоследствии в одном споре о судьбе, возмездии и милосердии ... уложил на лопатки этот тринадцатилетний мальчишка. Афинский мальчик V в. до н.э. порой рассуждает то как взрослый муж - что не так уж неестественно при его обстоятельствах, - то как приверженец, хотя бы отчасти и бессознательно, "официально" еще не основанного христианства, то как атеист-повстанец, возмущенный безразличием богов и не признающий несправедливости созданного ими порядка, то как образцовый пионер ХХ века, который может поспорить и с Эсхилом, гением настоящего, как "человек будущего". После этого спора Эсхил замечает: "Ты сам не знаешь, малыш, что ты здесь говорил... В твоих речах я услышал отзвуки грядущих безумий!" (С) И при этих его словах юный читатель, может быть, самолюбиво улыбнется, так как то, что считал безумием Эсхил, он сочтет мудростью своего времени; но более взрослый читатель может быть не так беспечен и представить себе эти "грядущие безумия" как великие революции сознания в жизни народов, со своими победами и жертвами.
В повести М.Э. Матье "День египетского мальчика", как я уже говорила, мне нравится, при очень подробной и внушающей доверие реконструкции жизни Древнего Египта при Рамзесе II столь же яркое изображение "вневременных" (то есть, одним Древним Египтом не ограниченных) типов и отношений и постановка "вневременной" проблемы: рано или поздно всяк человек узнает, что мир не таков, как его в школе учили, и как-то ему надо жить с этим новым знанием. У А.А. Говорова мне нравится передача настроения событий - постоянно нарастающего напряжения. Ритм повести М.Э. Матье о египетском мальчике в основном убаюкивающий, и мир Древнего Египтта, показанный "сверху донизу" в течение одного дня - вещи, идеи, общественные отношения - кажется статичным, замершим вдали от какой-то еще никак не давшей знать о своем приближении перемены, как от звезд. Ритм повести А.А. Говорова - волнительный, лишь на самое краткое время позволяющий читателю расслабиться и наблюдать, здесь все происходит под знаком "что-то еще будет, будет..." Город Афины, великий и мелочный, повседневный и вечный, многообразный - это не место и даже не "атмосфера" действия, это его участник, герой повести, чей образ складывается из множества портретов, множества сцен и лиц, и не может не запомниться, не заставить поверить в свою одушевленность. Тут и будни античного храма, и рынок во всей своей красе и благоухании, и театральные представления, и происки хитрых и циничных дельцов, и устремления героев, не желающих предать благородство, и шумная-веселая афинская демократия с интригами и демократов и аристократов, каждый из которых обязан быть оратором...И волнение в ответ на тревожные вести, и проводы уходящих на битву воинов, и нервное ожидание, и поток беженцев, и слезы при виде горящего города...Обо всем этом нельзя рассказывать спокойно, это все - исполненные самых разных и бурно выражающихся чувств действия.
Если у М.Э. Матье Египет, даже в трудах и заботах, предстает мне "покоящимся" и ее реконструкция - изображением "мира", хотя и со множеством недостатков, но все же прочного, то у А.А.Говорова Афины - "движущиеся", и изображено у него вечно роящееся "общество". Под конец, когда Алкамен возвращается с войны в восстанавливающийся город, остается впечатление, что Афины обладают стремлением и способностью вечно возрождаться: они сами обрекли себя на пепел и воскресли из него.
В афинском народом собрании сталкиваются, в ожидании персов, две политические партии: демократы под руководством Фемистокла и аристократы, которых поначалу представляет Аристид. Политические противники, в жизни - бывшие друзья и примирившиеся соратники - на поле боя, Фемистокл и Аристид изображены в повести возвышенно-идеализированными, но идеализация сглаживается тем, что нас с ними знакомит восторженно смотрящий на Фемистокла тринадцатилетний мальчик. Момент, когда Фемистокл, исключительно из соображений общего блага, подвергает Аристида остракизму и изгнанию, предельно сглажен (а взрослого читателя, привыкшего наблюдать за перипетиями разноликой демократии уже в современности, он неминуемо настораживает). Но ничто из того, что говорит или делает его кумир Фемистокл, не может быть неоднозначно для юного Алкамена. На вождя демократов он всецело возлагает свои надежды - и на спасение города, и на обретение личной свободы. Фемистокл для Алкамена - это как будто все античные богатыри в одном лице: и Геракл, и Громовержец, и все копьеносцы-дискоболы, какими они предстают теперь нашим глазам, но не статуи, а люди, в которых весьма сильно дышит огонь жизни. Что же до Аристида, он для героя-рассказчика обременительно консервативен и лишен прозорливости Фемистокла, более тих и более скучен. Зато дальше оказывается, что он искренний патриот Афин, готовый забыть распри и тяжкую личную обиду для их защиты. Аристид действительно хочет быть справедливым, в своем понимании, и, как выяснится, отнюдь не так лицемерен, как сочли его враги -демократы. Он лучше, чем его политическая партия, заботящаяся исключительно о своих имуществах.
В повести изображено историческое представление, подобное античной трагедии, но выходящее за рамки театра Диониса. Фемистокл выступает в роли протагониста, приверженцы демократии в Аттике и Афинах, небогатые ремесленники, простолюдье, самоотверженные патриоты - это хор доверившихся Фемистоклу граждан, а мальчик Алкамен - это корифей, ведущий за собой этот хор, его представитель, страстно и доверчиво ожидающий от Фемистокла исполнения надежды.
Еще одна историческая фигура и интересный персонаж в повести - наперсник Фемистокла Ксантипп, азартный афинский политик, знатный, гордый и поначалу небедный, который ради победы дела демократов и защиты города израсходовал к чертовой бабушке и ее внуку все свое состояние, невзирая на больную жену и двоих детей. Характер у него в повести точно такой, какой по преданию был у Ксантиппы, супруги Сократа - то есть сварливый и громко-сварливый. Хотя он и демонстрирует на каждом шагу патриотизм и искреннюю преданность "делу", трудно отнестись к нему с симпатией: противно егозящий, недалекий и время от времени злобствующий дядька, поддающийся жестоким порывам мучитель главного героя и невольный соучастник гибели своих близких. Но Ксантипп не столько зол, сколько вспыльчив, - псих он, проще говоря, - а как литературная фигура интересен он чередованием приступов злобной глупости и столь же искреннего великодушия. То он приказывает высечь главного героя Алкамена, то сам одевает его к спектаклю, то по-товарищески обнимает. Говорю я о нем потому, что в повести использован любопытный прием: посмотреть на великих деятелей афинской державы с той точки зрения, как они проявляют себя по отношению к юноше-подростку, еще и несвободному. Затем, рядом с "идеальным" Фемистоклом Ксантипп выглядит как более "земной" и внушающий доверие портрет "второстепенного политического деятеля Афинской рабовладельческой республики".
И еще два славных исторических имени, оживающих на страницах повести: великий поэт и драматург Эсхил и тот самый "главный древний афинянин" Перикл. Я навсегда запомнила Эсхила таким, каким встретила его у Говорова: " высокий медлительный Эсхил, с голубыми, неподвижными глазами" (С). Огромная сила, дремлющая где-то в большой глубине, со стороны производящая впечатление какой-то ленивой. Эсхил един в трех ипостасях: поэт, рачительный хозяин и воин. Как поэт и драматург он новатор, в остальном - приверженец традиционных ценностей. Эсхил - богатый "деловой человек" (его бизнес не слишком удачен, и на свои деловые проблемы он, бывает, с почти детским простодушием жалуется), но и защитник нравственных принципов, и патриот, с негодованием отвергающий план гнусненькой клики убить Фемистокла и сдать город царю ради спасения аристократии. Задача Эсхила - осмыслить все происходящее и выразить в стихах, рассекающих время.
"Вперед, сыны Эллады! Спасайте родину, спасайте жен,
Детей своих, богов отцовских храмы,
Гробницы предков: бой теперь за всё!" (С)
А также попытаться объяснить герою повести античные понятия о роке, с которыми юный Алкамен не согласится.
А Перикл - это "будущий Перикл". Читая в учебнике про знаменитого и блистательного Перикла, который совершил вот то и построил еще вот это, и разглядывая бюст благообразного бородача в шлеме, читатель-школьник параллельно знакомится на страницах повести Говорова с сынишкой того самого Ксантиппа, мальчиком лет четырех, со странно вытянутой, как луковица, головой, таким рассудительным, что даже противно (С), и запоминает его дружбу с верным псом Кефеем. На наиболее выдающееся лицо "афинской демократии" юный читатель впервые посмотрит не "снизу вверх", а "свысока", как на малыша "уже большой" подросток, и увидит его не в сиянии величия, а забавным карапузом, которому первый защитник - собака. Меня же среди персонажей этой повести не так занимает Перикл, как его старшая сестрица, к коей и перейду.
Если у главного героя есть возлюбленная, роль ее не может быть незначительна, даже если по объему невелика и несколько расплывчата. Она важна для героя, а тем более - для читательниц, потому необходимо уделить ей внимание. Возлюбленная Алкамена - это тринадцатилетняя девочка Мика, полное ее имя - "Аристомаха", "сражающаяся за лучшее" (красота! Представим себе Палладу с копьем или Артемис с луком. Мика больше похожа на Артемис-охотницу, и у нее, в самом деле, есть игрушечный лук). Конечно же, любовь героя безнадежна из-за могучих препятствий. Мика не просто свободная, она - дочь Ксантиппа, старшая сестра Перикла, по материнской линии - внучатая племянница Клисфена и невеста еще одного исторического лица - Кимона, сына Мильтиада, изображенного как безупречный античный красавец. Судьба этой девочки, рожденной, казалось бы, для того, чтобы купаться в счастье (как оно понимается для сидящей в гинекее и в первый раз беременной в четырнадцать лет хозяйки видного афинского дома), окажется страшна. Сперва папаня Ксантипп в благом рвении к делам общественным разоряет семью - и Мика в тринадцать лет исполняет обязанности хозяйки уже не в богатом, а в бедном и ободранном доме, а мать ее смертельно больна. На Мику зарятся работорговцы, которым Ксантипп должен. Это Алкамен - "борец за лучшее", Мика по существу происходящего должна "бороться за норму", за нарушенное настоящее. В ночь самого нашествия и пожара Афин, в опустевшем предместье она ранена при попытке похищения персами и, несмотря на молитвы Алкамена, умирает на Саламине накануне или же прямо в часы великой битвы, умирает как от вражьего ножа, так и от дружеского невежества (суеверная нянька не позволила сразу же перевязать рану, и Мика потеряла много крови). В новых солнечных Афинах от прекрасной дочери Ксантиппа и сестры Перикла останется плита на кладбище - на ней "искусно изваяна девушка, примеряющая ожерелье" (С).
С уверенностью о Мике можно сказать лишь то, что она красива, и что Алкамен ее обожает, потому по возможности старается прощать недостатки - но и ему не удается оставить их незамеченными. Образ ее как-то неясен: вот Мика приходит с целебной мазью к Алкамену, которого высекли по приказу ее отца, - но это происходит как бы в бреду на жаре, неизвестно, было ли, не было... Она может быть и очаровательной, и отталкивающей, и, к моему сожалению, это не совсем тот случай, когда внезапный луч света преображает тусклое царство. Скорее тот, когда чернильное пятнышко портит чистейшую белую рубашку. Мика прелестна, игрива, назло несчастьям жизнерадостна, она скорее добра и отзывчива, готова защищать своих близких и бороться там, где нужно бороться. Но иногда она возмутительно глупа - бестактно несет страшный бред, явно причиняющий боль ее верному и беззаветному Алкамену. (Может быть, потому, что она, как и он, мала и по жизни неопытна, а, возможно, - это тот тип прелестницы, которые полагают нескрываемую глупость частью своего очарования. Они неправы. :-)). Мике понравился "театральный мальчик", тем более, что она сообразила, что он без ума от нее. Но их дружеские отношения, как написали бы в старом учебнике литературы, "окрашены неумолимыми предрассудками рабовладельческого общества". Мика "в здравом уме" не признается ни Алкамену, ни себе, что он ей нравится - признается только страдающая от раны, на грани жизни и смерти. А "в здравии" она не избегает то и дело напомнить ему о его рабском положении и слегка поиздеваться над его неосуществимой любовью, точь-в-точь будущая "жестокая кокетка" - которой она не успеет стать.
Характерный эпизод: Алкамен рассказывает о нападении персов на дом семьи Ксантиппа: "Удар обрушился на меня сзади. Я обернулся - Мика подняла обломок копья и, зажмурив глаза, крушила по чему попало." (С) Готова бороться, но слепа и неопытна, и в слепоте поражает друга. Короче, если Мика не слишком нравится, можно спасти ее в глазах сурового читателя, прибегнув к влюбленному взгляду Алкамена.
Читавший "День египетского мальчика" М.Э. Матье запоминает пару из финала: мальчик и мудрый старик на крыше храма. Старый Ани попал когда-то в плен и изведал тяготы рабства, но вот он вернулся, и даже стал писцом и уважаемым учителем. У Алкамена тоже есть такая пара - старик Мнесилох, подобный, но совсем не похожий на Ани персонаж. Лучший, а на самом деле единственный друг Алкамена, однорукий (как Сервантес) Мнесилох, говорящий пословицами, запоминающийся с первых слов, смешной, но грустный, побывал в персидском плену и вернулся в Грецию, в старости он - профессиональный актер-комедиант, но всеобщее посмешище не только на сцене. Мнесилох симпатизирует демократам и простому народу, но он - блуждающий прихлебатель в домах богачей, развлекающий их шуточками и не вполне успешно пытающийся наставлять их на путь истины (за что получает благодарные пинки под зад). Жил он и в доме Ксантиппа, и к Мике, по-видимому, привязался, потому что в конце повести ее именем называет девочку-найденыша, служащую ему поводырем.
Писца Ани все почитают, над Мнесилохом смеются, и многие с презрением. Он не столь "идейно сознателен", как могучий Фемистокл или его юный друг Алкамен, зато он добр и прозорлив. Однако, дразня аристократов, он все-таки остается зависимым от их милости, что часто ставит его в нелепое положение шута, гримасничающего и дергающегося между двумя стульями. Красноречивый эпизод, иллюстрирующий зависимость Мнесилоха: он - за демократов, но в театре участвует в представлении драмы сатиров, высмеивающей демократов и их предводителя Фемистокла. По сюжету Фемистокл должен быть разорван на части своими же бывшими приверженцами, - все это, по желанию аристократических заказчиков, разыгрывают над Мнесилохом. Все же, после представления, "Мнесилох вновь выскочил из-за кулис, чтобы зрители могли убедиться, что он цел и невредим". (С)
Писец Ани добился своего положения, так как был целеустремлен, это скорее "тип Эсхила". Мнесилох, напротив, беспорядочен, в молодости он много потерял по причине своей проказливости. Это "гротескная" фигура человека, на исходе беспутной жизни совершающего героический подвиг: именно Мнесилох играет роль фальшивого перебежчика, убеждающего персидского царя направить свои корабли в пролив и, таким образом, обеспечивает победу афинян. Надо ли говорить, как рискуют он и Алкамен, его сопровождающий? Но единственная награда, которую получает после войны одряхлевший Мнесилох - право бесплатных обедов.
Писец Ани внушает надежду на милость и справедливость судьбы к людям, пострадавшим от ее превратностей, но не сломавшимся. (Можно сказать - на милость справедливости, хотя милость и справедливость часто противопоставляют друг другу). Горемычный комик Мнесилох напоминает, что не все так просто. Не все зависит от самого человека. Судьба может быть прихотливой и опасной игрой: сколько бы очков не набрал, все равно в конечном итоге сдашься. И если даже Мнесилох может честно упрекнуть себя, что отчасти и сам виноват в своих бедствиях, смолоду был безалаберным и т. д., это трагическое "не все так просто" неожиданно придется подтвердить целеустремленному и честолюбивому Алкамену.
В последних главах характер вернувшегося с войны победителем пятнадцати- или шестнадцатилетнего Алкамена слегка неприятно меняется. Не то, чтобы он перестал быть добрым или сделался неблагодарным - он по-прежнему друг Мнесилоха, хотя стремится уже в более высокое общество своих новых знатных друзей, его глаза и ум по-прежнему наблюдательны, сердце по-прежнему открыто для жалости - к тем, кого он считает жалости достойными. Но в нем появились раздражающая надменность и поверхностность. Мы видим теперь удачливого бывшего раба, который готовится сам владеть рабами, юнца, щеголяющего свободой. А бывший раб, осваивающийся теперь в роли господина, "новый господин" - это известный, описанный, страшный комплекс, способный много крови испортить и пролить. Есть даже знаменитое мнение, что царь, прежде бывший рабом, - одно из самых тяжких зол на земле. Этот опасный червь уже намерен поселиться в юноше-Алкамене, но он не успеет развиться - как не успела развиться в его подруге ни открыто идущая вопреки предрассудкам полюбившая девушка, ни глупо-гордая "хозяйская дочка".
Внезапно окажется, что этот молодой герой войны с персами, подающий надежды актер, обласканный Эсхилом, Фемистоклом и Ксантиппом и ожидающий с уверенностью "длинной интересной жизни"(С) - по закону все еще раб, что прежний хозяин, отвратительный Килик, предъявил права на Алкамена от имени бога Диониса и не намерен ни за что поступиться ими - потому что он хочет мстить. И никто из сиятельных друзей Алкамена не может, хотя и пытается, заступиться за него, потому что пойти до конца означало бы - нарушить законы и пойти против себя самих. (Мы можем вспомнить здесь кстати "дядю Тома", которого мистер Сен-Клер хотел отпустить на свободу, но не успел, а вдова продала рабов с аукциона, и даже заступничество мисс Офелии со ссылками на явно выраженную волю покойного не спасло их).
И вот отбросивший гордость Алкамен, прибегнув к "праву убежища", лежит в храме, обняв ноги статуи бога своего Диониса, которого прежде презирал, - теперь своей последней надежды. Но не спасет и убежище - враги Алкамена, Килик и работорговцы, в богов не верят:
"Не беспокойся, благочестивейший Килик, - шептал вкрадчивый голос, мы его вывезем так, что и муха об этом не прожужжит. И продадим его на край света, в Тавриду или в Элам, откуда ему уже возврата не будет" (C). Не будет? - так ли уж "не будет"? Но сначала еще одно замечание типа "исторический экскурс".
Тема "раба, совершившего подвиг во славу отечества и возращенного отечеством в рабство" поднимается в литературе не первый раз. А.С. Грибоедов планировал написать пьесу о крепостном, отважном ополченце "М.", участвовавшем в войне 1812 г. и возвращенном после войны бывшему хозяину. Его герой должен был в отчаянии кончить самоубийством. Замысел этот подхватил Лев Кассиль. Читатели его повести "Великое противостояние" запомнили маленькую героиню кинокартины Ращепея, крепостную Устю-партизанку, получившую "благословение" от самого Дениса Давыдова, его сообразительную и отважную боевую подругу; тем не менее, после Отечественной войны Устя возвращена своему помещику для новых затрещин и рогаток - и вот она, не убоявшаяся самого Бонапарта, бессильно плачет, а над ней на экране проступают слова: "Крестьяне, бедный наш народ, да получат мзду от бога". Как Алкамен - театральный мальчик, так и Устя - крепостная актриса. Но здесь историческая справедливость таки будет восстановлена: более чем через сто лет имя и портрет Усти-партизанки "откопает" в архивах положительный кинорежиссер Ращепей, и Устя станет любимой народом киногероиней, предоставив, кстати, возможность проявить себя в кино Симе Крупицыной, героине повести. (Которой, кстати, в начале исполняется тринадцать лет, как и Алкамену). Пусть будет такая справедливость, если другой, увы, предложить было нельзя. Но Александр Говоров, поднимая вновь эту тему, произносит новое слово: только он затрагивает неудобный "комплекс бывшего раба" и осмеливается говорить о судьбе Алкамена как о беспросветно безжалостной. Отчасти постигшее юношу разочарование можно рассматривать как наказание за его нарождающуюся гордыню - сяк-так это может смягчить восприятие финала, хотя, конечно, не полностью.
Но слабая надежда на спасение для Алкамена все-таки есть. Теперь я хочу затронуть проблему, замеченную мной в построении повести о "театральном мальчике" - назову ее проблемой "времени рассказчика".
"Временное изменение" в повести меняется несколько раз. В самом начале, когда идет "экспозиция" и нам только представляют Алкамена, он говорит, что ему тринадцать лет, и то, что с ним происходит - происходит с е й ч а с. В последующих главах время потихоньку смещается, и оказывается, что по форме рассказ Алкамена о его жизни в Афинах, когда ему было тринадцать лет и родину беда постигла - это мемуары: рассказ от первого лица о событиях, которые произошли с участием рассказчика в прошлом (хотя, вновь их переживая, он использует настоящее время). По мелким замечаниям выясняется, что Алкамен в курсе того, что произошло в Афинах спустя годы, хотя его обещали продать на край света. Так, о собаке Перикла Кефее, умершей на Саламине, он заметил: "Спустя много лет, когда Перикл вырос, он повелел воздвигнуть здесь надгробный памятник своему другу"(С) - так значит, Алкамен знает, что было с Периклом, которого он знал малышом, "спустя много лет"! Рассказывая, Алкамен обращается к слушателям. Кто эти слушатели? - наши современники, с которыми говорит "дух человека из прошлого", вызванный магией автора? Да нет, к нам обращается живой человек: "Я и сейчас еще, если закрою глаза, ясно вижу физиономию этой рыбы, которая - о боги! - улыбалась!" (С) Значит, Алкамен говорит со своими современниками, к которым невидимо присоединяются читатели повести.
Так вот, остаются открытыми вопросы: что дальше произошло или еще произойдет с Алкаменом? Кому, кроме нас, он рассказывает свою историю? Сколько ему тогда лет, и в каком он положении - раб или свободный? А если раб - то чей, а если свободный, то чем занят? Временами он говорит как взрослый, с опозданием вернувшийся в свой образ ребенка, и говорит он, как человек образованный. " Если вы развернете свиток Эсхила, вы прочтете там волнующие строки, которые он написал спустя много лет после этого памятного дня.." (С) Где он находится - в рабстве на чужбине, или, может быть, в чужой стране, но перед этим ему удалось снова побывать в Афинах? Для сравнения, например, роман Генри Райдера Хаггарда "Клеопатра" - это по форме мемуары главного героя Гармахиса, и мы, читатели, знаем, что он пишет их в заключении, ожидая казни. Его же роман "Дочь Монтесумы" - мемуары главного героя Томаса Вингфилда, написанные им в старости в связи с разгромом "Непобедимой Армады", а также в ответ на пожелание Елизаветы I, и из этих мемуаров мы досконально знаем его прошлое и настоящее. Роман Ремарка "Три товарища" - это по форме мемуары Роберта Локампа, где он рассказывает о событиях примерно десятилетней давности, но о личных обстоятельствах Роберта на момент написания романа мы достоверно знаем лишь то, что через десять лет после смерти Ленца и Пат он жив, и рядом с ним уже нет Кестера. О бывшем "театральном мальчике" мы знаем столь же мало, а хотелось бы знать больше.
Почему бы самим не пофантазировать, раз уж автор оставил такую возможность?
У меня есть два варианта дальнейшей судьбы Алкамена. Один я придумала, когда была юной читательницей, еще моложе "театрального мальчика". Алкамена продали в рабство в Тавриду (хорошо - к нам поближе), но там он жив, и рассказывает свою историю другим рабам. (Вести с родины о дальнейших событиях дошли до него каким-то не очень волновавшим меня путем). И он еще вырвется и вернется на свободу, накажет, как надо, злого-подлого Килика (либо Килик к тому времени сам сдох), и его оказавшиеся беспомощными перед рабовладельческим правопорядком друзья будут просто счастливы принять его обратно. (А Мика тоже не умерла. Мало ли, чей там пепел погребен на афинском кладбище? Может быть, она осталась в живых, ее во всеобщей сумятице выкрали с Саламина и, когда она чудом, но все-таки поправилась, ее тоже продали в рабство - и попала она в ту же Тавриду, и к тем же хозяевам. Отчего так? - а очень просто: за ней и за Алкаменом охотятся одни и те же работорговцы, лидиец и египтянин. После рассказа Алкамена, они с Микой, разумеется, узнают друг друга и вместе сбегут). Энное количество захватывающих приключений, после которого стал наш герой видным деятелем перикловой демократии и счастливым супругом...и все, что внушит вам надежда на счастье.
Другой вариант я придумала сейчас, через много лет перечитав "Театрального мальчика". Судьба Алкамена может оказаться похожей на судьбу его друга Мнесилоха или писца Ани из "Дня египетского мальчика". Однажды он вернулся в Афины и все-таки стал свободным...хотя и не так, как ему мечталось в юности. Возможно, он впоследствии покинул Афины и живет где-нибудь еще в Греции или какой-нибудь из греческих колоний, но как свободный гражданин - или актер, или чей-нибудь доверенный советник и секретарь (но не раб).
А еще, просматривая как-то альбом "Государственные музеи Берлина", я нашла фотографию так называемой "Стеллы Джустиниани". Плита, на которой изображена девушка, держащая в руке повязку, согласно комментарию в альбоме, необходимую для украшения гробниц. Но и ожерелье, которое вытаскивают из шкатулки, тоже могло быть в ее руке.
From Wikimedia Commons, by Marcus Cyron
Может быть, автор вдохновился этим или подобным изображением? Или они вправду жили когда-то - "театральный мальчик" и "девушка, примиряющая ожерелье?"
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2011-08-16 08:49 am (UTC)no subject
Date: 2011-08-16 08:57 am (UTC)