Двум злодеям посвящается
Jul. 16th, 2011 10:07 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
valya_15Так и быть, соглашаюсь взять обратно Чертенка с Пушистым Хвостом...но не сразу.
В этой писанине будут изложены мои впечатления от того, как играют "Ричарда III" Лоуренс Оливье (в кино со своей режиссурой) и Михаил Александрович Ульянов (в спектакле с частично своей режиссурой, телевизионный вариант). Но для начала - результаты моего небольшого зрительного эксперимента.
Это - фотография уже глубоко немолодого сэра Лоуренса Оливье, очень известная: из "Википедии".
1972, by Allan Warren. Source:
Увидев Оливье с усами, я сперва подумала: привет - а ведь он чем-то похож на Ульянова. Даже и фамилии их созвучны. И сразу потянулась обобщать и глобальные мосты наводить: а какие параллели можно увидеть в творчестве этих актеров, как сопоставить некоторые образы, ими созданные, и ведь Ульянов также явился выдающимся исполнителем, например, роли Ричарда III....Я давно уж думаю, что Михаил Александрович, если бы ему представилась такая возможность, мог и бы и Генриха V отлично сыграть - именно Генриха V, короля-полководца. Другое дело, что ему, может быть, эта роль показалась бы мало интересной.
Но широко шагающая мысль порой спотыкается об упрямые детали. Когда я сопоставляю с этим фото Оливье изображения М.А.Ульянова в последние годы жизни, специально отыскав фотографии, где он - с усиками, я вижу не столько сходство, сколько огромную разницу.
Фото М.А.Ульянова с сайта "Кино-Театр.РУ"
Так и со злодейским Ричардом-"вепрем": интерпретации сего бессмертного образа у двух актеров, по совместительству - постановщиков, получились совершенно разными, и, должно быть, это опять тот случай, когда следует поманить идеей общности, чтобы затем разница стала резче видна. Мне это в удовольствие, так как есть тема поразмыслить и есть желание размышлять.
Из всей так называемой "шекспировской кинотрилогии" Оливье (куда включают "Генриха V" (1944), "Гамлета" (1948) и "Ричарда III"(1954) - три "шекспировских фильма", которые он сам поставил и где сам сыграл главную роль), именно "Ричард" мне понравился больше всего - точнее, к нему я имею наименьшее желание придираться. Жизнь и смерть так решили, чтобы сэр Лоуренс у потомков ассоциировался прежде всего с Генрихом V - по многим причинам это справедливо, но лично для меня быть ему блистательным и зловредным Ричардом. "Совсем другой" "Ричард III" Капланяна-Ульянова при всей разнице также захватил и вызвал чувство восторга от встречи с Искусством...хотя авторы и хотели прежде всего вызвать у меня чувство брезгливости. Поэтому не пальму первенства вручать намереваюсь я, а в очередной раз убедиться и удивиться, как противоположности образуют целое.
1. Главная тема.
Вышло так, что прежде, чем посмотреть "Ричарда III" Оливье, я услышала к нему музыку. Увертюра, она же заключительная тема, чрезвычайно удивила меня. Сэр Уильям Уолтон - великий композитор. Не спорю, но какое же вопиющее несоответствие формы содержанию! Пьеса-то, вульгарно выражаясь, о том, как очень-нехороший-принц всех обманывает и мочит, покуда его самого не замочили, а музыка? Наши вошли в город под фанфары и по золотой парче. Это же тема триумфа! Как заключение это приемлемо - злодействам конец, "и вновь восходит солнце", и все, что обычно говорят по этому поводу, но какое вызывающе неожиданное начало!
Музыка в спектакле театра Вахтангова от начала и до конца создает атмосферу полной беспросветности. Никакой надежды на победу светлых сил - они в этом спектакле и не побеждают. Как максимум победит чувство содрогания и жалости к жертвам. В начале колокола как бы настраивают внимание: слушайте! Колокола, но звучат они как камни, брошенные в колодец. Заключительная тема - и плач, и крики, и топот солдат в битве...И даже удары топора...Это Ричарду конец, но черному делу Ричарда конца не предвидится.
В фильме Оливье действие начинается с коронации Эдуарда IV и потом часто возвращается в тронный зал: просторное помещение, где стоит маленький трон, который не только вызывает живой интерес Глостера, но и гипнотизирует внимание мальчиков Эдуарда V и его брата, герцога Йоркского. Сюда просто так не сядешь. В вахтанговском спектакле трон - огромный, и человек на нем должен показаться крошечным. Трон - главная декорация, которая также превращается в эшафот и стол в зале совета.
По отличиям в оформлении мы сразу получаем возможность догадаться об отличии в идеях двух постановок.
Что "Ричард III" Томаса Мора, а затем Вильяма Шекспира мало похож и даже очень отдаленно похож на исторического Ричарда III Плантагенета, последнего короля из ветви Йорков, - достаточно хорошо известная тема для тех, кому небезразличен вопрос исторической правдивости великой хроники. Оливье спор искусства и истории решает сразу же, начиная свой фильм с предисловия - которое и идет под "золотую" увертюру. То, о чем будет сейчас рассказано - легенда, однако без легенды история не может существовать. Вы увидите одну из самых знаменитых (famous) и в то же время самых постыдных (infamous) легенд, имеющих отношение...что вы думаете: не к какой-то ерунде с бантиком, а к КОРОНЕ АНГЛИИ!
Я это к тому, что корона - главный зрительный образ фильма, тот, что задает тему. Корона - предмет священный и настолько притягательный, что все, чьего взора касается ее блеск и кто может себе это позволить, только и делают, что борются за нее. И к тому же она не очень хорошо лежит - сверхсильное искушение. Кто же победит в борьбе за корону? - а тот, кто умеет делать то, на что другие не отважатся. Он умеет то, чего они не умеют. Или они умеют, отваживаются, делают, но только он даже и в этом всех превзошел. Отчасти напоминает одну из сказок Андерсена: самое невероятное совершит не тот, кто создаст прекрасное и доброе, а тот, кто это создание разрушит. Вот Ричард Глостер и делает самое невероятное.
Но также корона, по крайней мере, для верноподданных британцев - символ, хранимый свыше, потому если к ней какая-нибудь сверхдрянь и пристанет, то ненадолго - лишь затем, чтобы тем показательнее низринуться в бездну. Из таких спасительных соображений, как Глостер не извивайся, он должен уступить Ричмонду. После всего этого финал фильма с той же музыкой, что и в прологе, выглядит двусмысленно. Исчадие ада Ричард низвергнут обратно с позором, а вот актер-режиссер празднует победу: ну как, все видели, что я могу? После "положительных" Генриха и Гамлета - еще и это могу? И кто же другой может так, как я?
Одно из достоинств этого фильма, на мой взгляд, - то, что Оливье не настолько "забивает" своим великолепием партнеров, как в "Генрихе" и "Гамлете". Они тоже имеют возможность развернуться и показать себя, а главный герой оказывается сильным не "на фоне", а в окружении других в разной степени запоминающихся лиц. Среди них есть, например, Джон Гилгуд который замечательно произносит монолог Кларенса о страшном сне...за что его, видимо, и "замочат" в бочке с мальвазией первого и в буквальном смысле.
А в чем дополнительная привлекательность трактовки истории Ричарда как легенды, то есть фантазии? - В том, что можно изобразить фантастического негодяя, и ничего более не объяснять.
В спектакле театра Вахтангова главенствует тема ножа. Не королевского или солдатского меча, а именно ножа, которым многократно убивают людей как скотину. Никаких претензий на красоту действа - вы присутствуете на бойне. Сделайте надлежащий вывод: один удар - два превращения. Жертву из человека - в мясо, убийцу из человека - в скотину.
В рассказе М.А.Ульянова о подготовке спектакля ("Реальность и мечта", глава "Всегда ли короли герои?") обращает на себя внимание, что актера и сорежиссера абсолютно не волнует несоответствие его персонажа историческому Ричарду III. "Историю Ричарда III" Томаса Мора Михаил Александрович называет "превосходной" (С.131) и рассматривает, очевидно, как исторический источник. Вопрос об отношениях образа и прототипа им даже не ставится. (Зато его волнует, что Ричмонд - Генрих VII исторически оказался далеко не столь хорош, как в пьесе). Но Ульянов много говорит о том, как, работая над спектаклем, он изучал эпоху, в которую мог прийти к власти подобный человек. Для начала речь идет о XV веке, но не ради него одного, а и ради других эпох, в которые исследуемый феномен появлялся.
Цель - достоверность, но достоверность общего, а не конкретного. Люди и события, изображенные в этой пьесе, действительно, бывают, и были уже не один раз. Пускай его зовут не Ричард Плантагенет-Йорк, но такой король возможен, и его легендарно внушающая ужас деятельность - исторически не преувеличение. Нас же теперь интересует вопрос, почему он возможен.
"Вчитываясь в текст Шекспира, в хроники, посвященные Ричарду, в историю Англии XV века, в критическую литературу о пьесе, я сильнее убеждался в том, что сила узурпатора была не в сатанизме, а наглом бесстыдстве. Любую ложь он произносит с убедительностью истин на Моисеевых скрижалях. Известно, что века спустя Геббельс изрек: "Чем больше лжи, тем больше верят". Великой человеческой доверчивостью во все времена пользовались разные преступники и политические хитрецы. А люди верят снова и снова!" (С. 130).
2. Фальшивый принц
После первых двух фильмов "шекспировской трилогии", да и роли, например, адмирала Нельсона, может показаться, что "героическая внешность" Оливье к чему-то обязывает. Тем большая удача - немного ее изменив, избавиться от этих ограничений и далеко их послать. Общепризнано, что исполнение роли искусного притворщика Ричарда - прекрасный способ демонстрации богатейших актерских возможностей. Так его уродство - это не изъян, а подарок судьбы, свобода от скучной маски: другие пусть размениваются на ерунду, вовсю играя любовников в покоях у своих дам, я же замахнусь на другое и добуду корону. Когда Глостер с проницательными глазами, в которых мерещатся мне и ожесточение, и скорбь человека, навсегда лишенного беззаботной радости, с горькой гримасой рта и чуть мерцающей улыбкой, надвигается на нас с экрана и доверительно рассказывает, что он может улыбаться и, улыбаясь, убивать - это он не упивается жестокостью и не запугивает, это он нам всего лишь предварительно объявляет, как немыслимо он играть умеет. Обещаю превзойти всех ораторов, хитрецов и убийц - древних и новых. Погодите немного, сейчас в действии покажу.
"Ричард III" в исполнении Оливье вызывает у меня три ассоциации.
Тролль, только умеющий вырастать до роста человека, живущий под троном в тронном зале и строящий планы на хозяйское место. Собственно, кто настоящий хозяин этого зала - люди, которые приходят и уходят, или тролль?
Другая ассоциация возникает из-за грима на основе внешнего сходства и может показаться слишком смелой, а, может быть, она и не случайная: Лоренцо Медичи, прозванный Великолепным. Тот, кто считается, как известно, одним из государей-символов Возрождения. Кого недоброжелательно называли самым любезным из тиранов.
Третья ассоциация попроще, она возникает после коронования Ричарда и становится сильнее всего в сцене битвы на Босвортском поле: рыцарь фон Ротбарт, он же - злой волшебник с берегов "Лебединого озера". Светлый, благочестивый и в меру упитанный Ричмонд тоже может сойти за вариант принца Зигфрида, и даже леди Анна - за околдованную белую лебедь...однако в этом балете главная партия - у черной птицы.
Каждый из трех образов не лишен блеска, некоторые даже претендуют нести на себе отблеск иного мира с его властной "потусторонней" притягательностью. Ричард Михаила Ульянова - напротив, полностью от мира сего, и более - авторы спектакля настаивают: он - принадлежность именно нашего мира, давшего ему такую жизнь и предоставившего перспективу карьеры.
М.А.Ульянов так раскрывает свою трактовку образа Ричарда III: "Испытав унижения, испив из чаши всеобщего презрения, горбатый карлик просто захлебывался в ненависти к людям и мечтал об одном - всем отомстить. А для этого нужна власть, и он использует любые средства, чтобы ее достичь" (с.130).
Если Оливье в роли Ричарда выглядит как "черный рыцарь", то Ульянов - иногда как хитрый крестьянин. На кого похож Ричард Михаила Ульянова? - все на того же легендарного героя, на королевского шута, живущего возле трона. Первая черта его характера, которая дает себя знать, едва он заговорит - все уравнивающая и все разъедающая насмешливость: "Мы взяли вверх" говорит он о победе Йорков в борьбе за власть, и в голосе его звучит издевка. Это не мудрый шут, а только злой: в него бросали кости и объедки, сперва он только бросал их назад, а после научился с улыбкой подносить отравленное зелье. Можно было бы признать его мудрым в смысле "знающим человеческую природу, что позволяет ему добиваться своих целей", но это означало бы отвергнуть требование: истинная мудрость, ничего не поделаешь, нуждается в том, чтобы быть нравственной. Смысл постановки в том, чтобы зритель неоднократно ужаснулся происходящему и все-таки признал это как будто скучное требование необходимым. Если Ричарду удается обворожить некоторых персонажей пьесы, то его чары не распространяются или не должны распространиться на зрителя: можно восхищаться талантом перевоплощения артиста Ульянова (Во как выламывается дядька под негодяя! Может, он на самом деле такой и есть?) , но к персонажу его не чувствовать ничего, кроме отвращения. И таков замысел создателей спектакля: не великий демон, а всего лишь "поганка", по словам самого актера (с. 136).
По поводу "дьявольского обаяния" мне вспоминается анекдот о даме, влюбившейся в Ричарда Бербеджа именно за роль Ричарда III. Даме захотелось побыть леди Анной.
3. Еще и бесчестный соблазнитель.
У Оливье Ричард исполнен чувства собственного превосходства. Это видно в первой же сцене: коронация, венчают на царство Эдуарда, кричат "Да здравствует король!" - и Ричард, стоящий в королевском окружении и также по обычаю возложивший на себя корону, как и другие присутствующие принцы и пэры королевства, оборачивается к зрителю - это должны кричать мне! Ричард Ульянова, напротив, мучается самоуничтожающим комплексом неполноценности: псы, даже псы лают, когда я прохожу... Здесь, на мой взгляд, главное отличие между двумя трактовками образа Ричарда, отличие в мотивации, и оно очень выразительно дает себя знать, кроме прочего, в том, как в обоих случаях решена, должно быть, самая знаменитая сцена хроники - сцена обольщения бедной сироты и вдовы леди Анны.
Ричард Оливье свою жертву гипнотизирует, как в самом начале, в первом монологе, он старается гипнотизировать зрителя. "Змей и голубка". Еще прежде, чем уступить ему, Анна невольно тянется к его устам для поцелуя. Но все, что она делает, она делает как во сне. Она уступила и, как кажется, сама не поняла, что уступила. Такой же полусонной она сидит на коронации и пытается вспомнить след поцелуя Ричарда на своих губах. Может быть, она стала такой легкой добычей от отчаяния, от страха одиночества? Может быть, на пользу Ричарда работает контраст его уродства и страстных признаний? Может быть, Ричард буквально и неоспоримо доказывает Анне ее слабость перед ним, когда требует убить его, и Анна не может это сделать? Думаю, что все сразу.
В пьесе сцена великого соблазнения находится ближе к началу. Так и в фильме Оливье. Леди Анна для его Ричарда - тренировочное испытание, после которого он убедился: могу это - значит, могу все. Но в трактовке Капланяна-Ульянова так быть не может: "невозможно поверить, чтобы он решился на обольщение Анны, когда еще осторожен и слаб, еще не уверен в своих силах". (С.134). Поэтому здесь сцена соблазнения передвинута ближе к середине спектакля - она помещена уже после того, как Ричард заключил принцев в Тауэре и перед советом, на котором он избавится от Хестингса. Он уже прошел около половины своего пути к власти. (Существует еще радиоверсия спектакля, где сцена соблазнения, как положено, помещена в начале).
М.А.Ульянов в своих мемуарах рассказывает, что в театре сцена соблазнения игралась как сцена изнасилования: "Не влюбленностью, не обаянием, не сверхнапряжением чувств Ричард завоевывает Анну - он насилует ее тело и душу, и она от этого ужаса готова на все согласиться, даже на брак с ним". (С. 135). Отвратительно, конечно же, но в том-то и дело: зритель будет смотреть на Ричарда как на негодяя, а не на чудодея, и меньше будет дам, желающих после его сладких речей провести с ним ночь. Но в телеверсии, наверное, такое полностью сыграть нельзя было - только попытки. Что же получается: Людмила Максакова в роли леди Анны способна в любой момент так двинуть Ричарда, чтобы у него раз и навсегда отпали все постельные и матримониальные планы, и вообще его интересы надолго ограничились больницей. Однако она этого не делает и уступает...а почему? Я думаю, что от неожиданности. Она просто не знает, что способен этот человек вытворить в следующую минуту - что он может ее повалить и попытаться взять, что, отвергнутый и в очередной раз униженный, он может настаивать, что может предложить ей убить его или приказать ему убить себя. Ричард вытворяет то, чего леди Анна представить себе не может в его исполнении. Она могла бы его нейтрализовать, но под его натиском забыла, как это нужно сделать. И после ее ухода торжествующий Ричард прежде всего удивляется своей победе.
4. Другие разности и общности.
Опять же у Лоуренса Оливье - преимущество работы с оригинальным текстом, а не с переводом, и в фильме у него сохранено больше текста пьесы, она даже "приращена" за счет фрагментов третьей части "Генриха VI" - но опять в более позднюю постановку включено то, что было выпущено в фильме Оливье. В спектакле вахтанговского театра появляется свергнутая королева Маргарита со своими многочисленными проклятиями, но звучат они не как упражнения в красноречии ненависти и не только как излияния страдающей души, а как выражение важной в спектакле темы: человеку приходится сталкиваться с последствиями своих поступков. В фильме Оливье нет вдовы Генриха VI, но появляется почти без слов мистрис Шор, любовница вначале короля Эдуарда, а затем - Хестингса. Вот на кого сильные мира сего отвлекаются, когда им надо корону, честь престола да и саму жизнь свою караулить...
В фильме Оливье есть монолог Кларенса о его сне, в спектакле - сцена Кларенса с убийцами. Зачем это нужно? - здесь ведутся разговоры о совести тех, кто становится исполнителями воли Ричарда: одному убийце, как мы помним, все равно, но другому - нет.
Когда маленький шутник герцог Йоркский иносказательно сравнивает дядю Глостера с шутом, Глостер-Оливье отвечает ему страшным взглядом. Глостер-Ульянов с ненавистью сбрасывает мальчика со своей спины, но тотчас же вновь изображает дружелюбие - выдавать свои намерения ему нельзя, а к оскорблениям он привычный. (Когда я читаю пьесу, думаю, что маленький остроумный принц отлично понимает натуру Глостера, поэтому дразнит его и в лицо говорит о своем отношении, - другое дело, что это ребенок, и его не слушают, к тому же он наблюдательный, но бесхитростный).
М.А.Ульянов о мире, в котором победил Ричард, пишет: "Это был жуткий мир борьбы и предательства, грубости и демагогии, где не было ничего святого, не было убийц и жертв, а была лишь временная победа одной твари над другой. Не было там положительного человека. " (С.132). По моему впечатлению, в вахтанговском спектакле человек если не "положительный", то имеющий силу противостоять Ричарду - мать убитых принцев, королева Елизавета. (Ее, кстати, играет Алла Парфаньяк, жена Ульянова). В фильме Оливье вообще нет диалога королевы с Ричардом, когда тот сватается за ее дочь, впоследствии супругу Генриха VII. Может быть, его нет из нежелания повторять сцену соблазнения. В пьесе Елизавете удается обмануть Ричарда. В спектакле вахтанговского театра ей закрывают этот выход, еще более сгущая краски: королева сперва упорствует, затем понимает, что ее убьют, если она будет продолжать упорствовать, и обманом пытается выиграть жизнь. Но Ричард понимает, что сломить Елизавету ему не удастся, и убивает ее, как других, руками своих подчиненных.
Только что избранный королем Ричард в исполнении Оливье с лицом бесстрастного паяца дает, точнее, сует Бэкингему руку для поцелуя, притом так, чтобы Бэкингем стал на колени. Тот, понятное дело, неприятно удивлен - эдак повела себя его креатура! Эта "сцена поцелуя руки" в вахтанговском спектакле развита и разделена надвое, в соответствии с пониманием образа Ричарда. После избрания он бросается подобострастно лобызать руку Бэкенгема - прямая противоположность тому, что делал Ричард у Оливье, но будет продолжение. Во второй части спектакля сидящий на троне Ричард дает целовать руку Бэкингему - несколько раз с удовольствием, которого Бэкингем не понимает, - и потом вдруг захватывает ногой шею Бэкингема: могу и свернуть!
Знаменитое "корону за коня!" у Ричарда-Оливье - это желание сражаться до последнего, в соответствии с пьесой; у Ричарда-Ульянова - желание спасать шкуру. Должно быть, между двумя Ричардами это наиболее очевидное отличие. Ричард-Оливье ищет противника и бросается в бой, Ричард-Ульянов, прячась, наблюдает за ходом битвы.
Хотя отличий между двумя этими постановками "Ричарда III" столько, что любо-дорого отмечать их, только успевай, тем любопытнее, что не столь очевидные общие черты у них тоже имеются. Во-первых, в обеих использован прием прямого обращения Ричарда к зрителю. Во-вторых - у пьесы изменен финал.
При этом то, что предшествует финалу, в обоих постановках изменено примерно одинаково. В пьесе после тревожного сна накануне битвы и явления призраков "Отчайся и умри!", следует монолог Ричарда: его мучает совесть. Авторы обеих постановок согласны в том, что этого мучения они не покажут.
Ричард Лоуренса Оливье просыпается в страхе, и удивлен, что испытывает страх (I fear!). Несколько раньше у него был краткий проблеск беспокойства, когда он планировал свататься к сестре убитых принцев, - одного раза достаточно. Ричард Михаила Ульянова начинает монолог, но отгоняет терзания совести, призывая на помощь свой самый первый монолог и воспоминание о том, что его никто никогда не жалел.
По пьесе жертвы Ричарда должны одновременно являться во сне Ричмонду, его противнику, и обещать ему удачу. Этого нет ни в одной из двух постановок. Желающие могут порассуждать, насколько способствовала воцарению Генриха VII смерть принцев в Тауэре, а ведь существует и распространена также версия, что были убиты они именно по его приказу. Кроме этого, получается, что духи - это не "сон на двоих", а образ совести Ричарда, которая пытается пробудиться, когда он спит, или образ его страха перед карой небесной.
По пьесе Ричард должен погибнуть в поединке с Ричмондом - просто и логично: добро побеждает и наказывает зло. Ничего подобного ни в одной из двух постановок не происходит, а то, что происходит, в каждом случае не столь однозначно.
В фильме Оливье на Ричарда-Оливье, который вступил в поединок со Стэнли, толпой набрасываются английские солдаты. Когда они оставляют его, израненный Ричард, тем не менее, еще жив и бьется в последних судорогах (какой великий артист погибает! (С)). Эпизод получается двусмысленным: как будто сам английский народ решил посчитаться с кровавым узурпатором, восстал на него и защитил дело Ричмонда. А все-таки, когда много бросаются на одного и потрошат его...неужели так уж радостно быть на стороне многих?
(Для сравнения можно вспомнить, каким в фильме Оливье "Генрих V" изображен осмелившийся спорить с королем солдат Вильямс: "представитель народа", имеет свои претензии, но какой же неприятный тип...)
Ричарда-Ульянова закалывает его приспешник Ретклиф, как до него он закалывал жертв Ричарда. Два восклицания - "Да здравствует король английский Ричард!" в конце первого акта, и "Да здравствует победоносный Ричмонд!" в конце второго рифмуются между собой. Ричард погиб от руки своего же палача, но Ричмонд не будет лучше Ричарда. Победил же Ричмонд не потому, что он был лучше или был на стороне правды, а из-за того, что его противника предали - то есть, по той же причине, которая ранее привела к власти Ричарда.
5. Заключение.
Лоуренс Оливье в своей киноверсии "Ричарда III" предлагает зрителю судить и оценить великолепную актерскую игру. Ричард - злодей из легенды, значит, он может бросить вызов реальности. Отчасти он мстил природе за то, что она создала его таким, но недостатки он превратил в преимущество. Как человек он заходит за грань допустимого, но как актер раздвигает рамки возможного. Он побеждал потому, что был сильнейшим из тех, кто окружал его, и неоднократно доказал свое превосходство - однако он был негодяем, поэтому рано или поздно должен был понести наказание. Его жертвы не могли остаться неотомщенными, а корону нельзя бесчестить.
Р.Н. Капланян и М.А. Ульянов призывают зрителя судить и осудить личность Ричарда, лишив ее всяких теней привлекательности, и возмутиться всем сердцем против того, что такой человек может добиться власти и распоряжаться судьбами других людей. Но еще более важны эти "другие люди": их поведение - причина, позволяющая Ричарду побеждать.
Bad is the world; and all will come to nought,
When such bad dealings must be seen in thought.
(Как страшен мир...Что дальше будет с ним,
Коль, видя злодеянья, мы молчим?)
В спектакле звучит именно "мы", оно должно объединить сцену и зрительный зал.
Ричард нарушает заповеди и писаные законы, но он в совершенстве следует неписанным законам политической борьбы и подчиняется духу своего времени - ему же нет достойного сопротивления.
Отступления от пьесы, подчиненные концепции постановки, куда более смелы и заметны в версии театра Вахтангова. Но, если взглянуть иначе, Оливье показывает театральность истории, Капланян и Ульянов стремятся превратить театр в зеркало реальности повторяющихся исторических эпох - а это также соответствует известным мыслям автора пьесы-хроники о "Ричарде III".
Вместо эпилога. Подчиняюсь необоримому желанию добавить к двум злодеям еще и третьего, так как знаю еще один яркий киноперсонаж, который может при небольшой дерзости воображения рассматриваться как "объединяющее третье" между двумя вышеописанными трактовками образа "Ричарда III". В этом качестве он тем более любопытен, что появился на экранах в 1960-е годы, когда фильм Лоуренса Оливье (1954) уже существовал, а постановки Р.Н.Капланяна и М.А.Ульянова (1976 г.) еще не было.
Почти уверена, что вам он тоже знаком. Герцог де Маликорн, покоритель и завоеватель бывшего "Города Мастеров", его площадей и улиц, цехов и лавок и т.д. в исполнении Льва Лемке (х/ф "Город Мастеров", 1965 г., сценарий Николая Эрдмана по мотивам пьесы Тамары Габбе, режиссер Владимир Бычков).
Он и сказочный персонаж, и исторический, потому что пьеса-сказка Тамары Габбе написана как бы "на основе", или "на мотив" истории европейского средневековья. Его грим напоминает грим Оливье в роли "Ричарда III", но он не величественен, а жалок, и зритель должен больше обаяния зла чувствовать его внутреннюю слабость. Он также постиг в совершенстве темные стороны человеческой природы, что позволяет ему властвовать и расширять свою власть, однако руководит им то же желание, что и Ричардом Ульянова - мстить людям за нелюбовь и обиды. И он также хочет добиться женщины, которой причинил много зла, и тоже может убивать и улыбаться.
Но герцогу де Маликорну оказывается сопротивление, и мощное. С чем можно поздравить прекрасную и верную Веронику.
P.S. Использованы материалы книги: Ульянов М.А. Реальность и мечта/ Михаил Ульянов. - Москва: Вагриус, 2007. - 400 с.; ил.
По вопросам исторической и литературной судьбы Ричарда III опять же рекомендуется журнал![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
holloweenjack. А равно журналы snorri_di и rostislava.
В этой писанине будут изложены мои впечатления от того, как играют "Ричарда III" Лоуренс Оливье (в кино со своей режиссурой) и Михаил Александрович Ульянов (в спектакле с частично своей режиссурой, телевизионный вариант). Но для начала - результаты моего небольшого зрительного эксперимента.
Это - фотография уже глубоко немолодого сэра Лоуренса Оливье, очень известная: из "Википедии".
 |
1972, by Allan Warren. Source:
Own work allanwarren.com
Увидев Оливье с усами, я сперва подумала: привет - а ведь он чем-то похож на Ульянова. Даже и фамилии их созвучны. И сразу потянулась обобщать и глобальные мосты наводить: а какие параллели можно увидеть в творчестве этих актеров, как сопоставить некоторые образы, ими созданные, и ведь Ульянов также явился выдающимся исполнителем, например, роли Ричарда III....Я давно уж думаю, что Михаил Александрович, если бы ему представилась такая возможность, мог и бы и Генриха V отлично сыграть - именно Генриха V, короля-полководца. Другое дело, что ему, может быть, эта роль показалась бы мало интересной.
 |
Но широко шагающая мысль порой спотыкается об упрямые детали. Когда я сопоставляю с этим фото Оливье изображения М.А.Ульянова в последние годы жизни, специально отыскав фотографии, где он - с усиками, я вижу не столько сходство, сколько огромную разницу.
|
 |
Фото М.А.Ульянова с сайта "Кино-Театр.РУ"
Так и со злодейским Ричардом-"вепрем": интерпретации сего бессмертного образа у двух актеров, по совместительству - постановщиков, получились совершенно разными, и, должно быть, это опять тот случай, когда следует поманить идеей общности, чтобы затем разница стала резче видна. Мне это в удовольствие, так как есть тема поразмыслить и есть желание размышлять.
Из всей так называемой "шекспировской кинотрилогии" Оливье (куда включают "Генриха V" (1944), "Гамлета" (1948) и "Ричарда III"(1954) - три "шекспировских фильма", которые он сам поставил и где сам сыграл главную роль), именно "Ричард" мне понравился больше всего - точнее, к нему я имею наименьшее желание придираться. Жизнь и смерть так решили, чтобы сэр Лоуренс у потомков ассоциировался прежде всего с Генрихом V - по многим причинам это справедливо, но лично для меня быть ему блистательным и зловредным Ричардом. "Совсем другой" "Ричард III" Капланяна-Ульянова при всей разнице также захватил и вызвал чувство восторга от встречи с Искусством...хотя авторы и хотели прежде всего вызвать у меня чувство брезгливости. Поэтому не пальму первенства вручать намереваюсь я, а в очередной раз убедиться и удивиться, как противоположности образуют целое.
1. Главная тема.
Вышло так, что прежде, чем посмотреть "Ричарда III" Оливье, я услышала к нему музыку. Увертюра, она же заключительная тема, чрезвычайно удивила меня. Сэр Уильям Уолтон - великий композитор. Не спорю, но какое же вопиющее несоответствие формы содержанию! Пьеса-то, вульгарно выражаясь, о том, как очень-нехороший-принц всех обманывает и мочит, покуда его самого не замочили, а музыка? Наши вошли в город под фанфары и по золотой парче. Это же тема триумфа! Как заключение это приемлемо - злодействам конец, "и вновь восходит солнце", и все, что обычно говорят по этому поводу, но какое вызывающе неожиданное начало!
Музыка в спектакле театра Вахтангова от начала и до конца создает атмосферу полной беспросветности. Никакой надежды на победу светлых сил - они в этом спектакле и не побеждают. Как максимум победит чувство содрогания и жалости к жертвам. В начале колокола как бы настраивают внимание: слушайте! Колокола, но звучат они как камни, брошенные в колодец. Заключительная тема - и плач, и крики, и топот солдат в битве...И даже удары топора...Это Ричарду конец, но черному делу Ричарда конца не предвидится.
В фильме Оливье действие начинается с коронации Эдуарда IV и потом часто возвращается в тронный зал: просторное помещение, где стоит маленький трон, который не только вызывает живой интерес Глостера, но и гипнотизирует внимание мальчиков Эдуарда V и его брата, герцога Йоркского. Сюда просто так не сядешь. В вахтанговском спектакле трон - огромный, и человек на нем должен показаться крошечным. Трон - главная декорация, которая также превращается в эшафот и стол в зале совета.
По отличиям в оформлении мы сразу получаем возможность догадаться об отличии в идеях двух постановок.
Что "Ричард III" Томаса Мора, а затем Вильяма Шекспира мало похож и даже очень отдаленно похож на исторического Ричарда III Плантагенета, последнего короля из ветви Йорков, - достаточно хорошо известная тема для тех, кому небезразличен вопрос исторической правдивости великой хроники. Оливье спор искусства и истории решает сразу же, начиная свой фильм с предисловия - которое и идет под "золотую" увертюру. То, о чем будет сейчас рассказано - легенда, однако без легенды история не может существовать. Вы увидите одну из самых знаменитых (famous) и в то же время самых постыдных (infamous) легенд, имеющих отношение...что вы думаете: не к какой-то ерунде с бантиком, а к КОРОНЕ АНГЛИИ!
Я это к тому, что корона - главный зрительный образ фильма, тот, что задает тему. Корона - предмет священный и настолько притягательный, что все, чьего взора касается ее блеск и кто может себе это позволить, только и делают, что борются за нее. И к тому же она не очень хорошо лежит - сверхсильное искушение. Кто же победит в борьбе за корону? - а тот, кто умеет делать то, на что другие не отважатся. Он умеет то, чего они не умеют. Или они умеют, отваживаются, делают, но только он даже и в этом всех превзошел. Отчасти напоминает одну из сказок Андерсена: самое невероятное совершит не тот, кто создаст прекрасное и доброе, а тот, кто это создание разрушит. Вот Ричард Глостер и делает самое невероятное.
Но также корона, по крайней мере, для верноподданных британцев - символ, хранимый свыше, потому если к ней какая-нибудь сверхдрянь и пристанет, то ненадолго - лишь затем, чтобы тем показательнее низринуться в бездну. Из таких спасительных соображений, как Глостер не извивайся, он должен уступить Ричмонду. После всего этого финал фильма с той же музыкой, что и в прологе, выглядит двусмысленно. Исчадие ада Ричард низвергнут обратно с позором, а вот актер-режиссер празднует победу: ну как, все видели, что я могу? После "положительных" Генриха и Гамлета - еще и это могу? И кто же другой может так, как я?
Одно из достоинств этого фильма, на мой взгляд, - то, что Оливье не настолько "забивает" своим великолепием партнеров, как в "Генрихе" и "Гамлете". Они тоже имеют возможность развернуться и показать себя, а главный герой оказывается сильным не "на фоне", а в окружении других в разной степени запоминающихся лиц. Среди них есть, например, Джон Гилгуд который замечательно произносит монолог Кларенса о страшном сне...за что его, видимо, и "замочат" в бочке с мальвазией первого и в буквальном смысле.
А в чем дополнительная привлекательность трактовки истории Ричарда как легенды, то есть фантазии? - В том, что можно изобразить фантастического негодяя, и ничего более не объяснять.
В спектакле театра Вахтангова главенствует тема ножа. Не королевского или солдатского меча, а именно ножа, которым многократно убивают людей как скотину. Никаких претензий на красоту действа - вы присутствуете на бойне. Сделайте надлежащий вывод: один удар - два превращения. Жертву из человека - в мясо, убийцу из человека - в скотину.
В рассказе М.А.Ульянова о подготовке спектакля ("Реальность и мечта", глава "Всегда ли короли герои?") обращает на себя внимание, что актера и сорежиссера абсолютно не волнует несоответствие его персонажа историческому Ричарду III. "Историю Ричарда III" Томаса Мора Михаил Александрович называет "превосходной" (С.131) и рассматривает, очевидно, как исторический источник. Вопрос об отношениях образа и прототипа им даже не ставится. (Зато его волнует, что Ричмонд - Генрих VII исторически оказался далеко не столь хорош, как в пьесе). Но Ульянов много говорит о том, как, работая над спектаклем, он изучал эпоху, в которую мог прийти к власти подобный человек. Для начала речь идет о XV веке, но не ради него одного, а и ради других эпох, в которые исследуемый феномен появлялся.
Цель - достоверность, но достоверность общего, а не конкретного. Люди и события, изображенные в этой пьесе, действительно, бывают, и были уже не один раз. Пускай его зовут не Ричард Плантагенет-Йорк, но такой король возможен, и его легендарно внушающая ужас деятельность - исторически не преувеличение. Нас же теперь интересует вопрос, почему он возможен.
"Вчитываясь в текст Шекспира, в хроники, посвященные Ричарду, в историю Англии XV века, в критическую литературу о пьесе, я сильнее убеждался в том, что сила узурпатора была не в сатанизме, а наглом бесстыдстве. Любую ложь он произносит с убедительностью истин на Моисеевых скрижалях. Известно, что века спустя Геббельс изрек: "Чем больше лжи, тем больше верят". Великой человеческой доверчивостью во все времена пользовались разные преступники и политические хитрецы. А люди верят снова и снова!" (С. 130).
2. Фальшивый принц
После первых двух фильмов "шекспировской трилогии", да и роли, например, адмирала Нельсона, может показаться, что "героическая внешность" Оливье к чему-то обязывает. Тем большая удача - немного ее изменив, избавиться от этих ограничений и далеко их послать. Общепризнано, что исполнение роли искусного притворщика Ричарда - прекрасный способ демонстрации богатейших актерских возможностей. Так его уродство - это не изъян, а подарок судьбы, свобода от скучной маски: другие пусть размениваются на ерунду, вовсю играя любовников в покоях у своих дам, я же замахнусь на другое и добуду корону. Когда Глостер с проницательными глазами, в которых мерещатся мне и ожесточение, и скорбь человека, навсегда лишенного беззаботной радости, с горькой гримасой рта и чуть мерцающей улыбкой, надвигается на нас с экрана и доверительно рассказывает, что он может улыбаться и, улыбаясь, убивать - это он не упивается жестокостью и не запугивает, это он нам всего лишь предварительно объявляет, как немыслимо он играть умеет. Обещаю превзойти всех ораторов, хитрецов и убийц - древних и новых. Погодите немного, сейчас в действии покажу.
 |
"Ричард III" в исполнении Оливье вызывает у меня три ассоциации.
Тролль, только умеющий вырастать до роста человека, живущий под троном в тронном зале и строящий планы на хозяйское место. Собственно, кто настоящий хозяин этого зала - люди, которые приходят и уходят, или тролль?
Другая ассоциация возникает из-за грима на основе внешнего сходства и может показаться слишком смелой, а, может быть, она и не случайная: Лоренцо Медичи, прозванный Великолепным. Тот, кто считается, как известно, одним из государей-символов Возрождения. Кого недоброжелательно называли самым любезным из тиранов.
Третья ассоциация попроще, она возникает после коронования Ричарда и становится сильнее всего в сцене битвы на Босвортском поле: рыцарь фон Ротбарт, он же - злой волшебник с берегов "Лебединого озера". Светлый, благочестивый и в меру упитанный Ричмонд тоже может сойти за вариант принца Зигфрида, и даже леди Анна - за околдованную белую лебедь...однако в этом балете главная партия - у черной птицы.
Каждый из трех образов не лишен блеска, некоторые даже претендуют нести на себе отблеск иного мира с его властной "потусторонней" притягательностью. Ричард Михаила Ульянова - напротив, полностью от мира сего, и более - авторы спектакля настаивают: он - принадлежность именно нашего мира, давшего ему такую жизнь и предоставившего перспективу карьеры.
М.А.Ульянов так раскрывает свою трактовку образа Ричарда III: "Испытав унижения, испив из чаши всеобщего презрения, горбатый карлик просто захлебывался в ненависти к людям и мечтал об одном - всем отомстить. А для этого нужна власть, и он использует любые средства, чтобы ее достичь" (с.130).
Если Оливье в роли Ричарда выглядит как "черный рыцарь", то Ульянов - иногда как хитрый крестьянин. На кого похож Ричард Михаила Ульянова? - все на того же легендарного героя, на королевского шута, живущего возле трона. Первая черта его характера, которая дает себя знать, едва он заговорит - все уравнивающая и все разъедающая насмешливость: "Мы взяли вверх" говорит он о победе Йорков в борьбе за власть, и в голосе его звучит издевка. Это не мудрый шут, а только злой: в него бросали кости и объедки, сперва он только бросал их назад, а после научился с улыбкой подносить отравленное зелье. Можно было бы признать его мудрым в смысле "знающим человеческую природу, что позволяет ему добиваться своих целей", но это означало бы отвергнуть требование: истинная мудрость, ничего не поделаешь, нуждается в том, чтобы быть нравственной. Смысл постановки в том, чтобы зритель неоднократно ужаснулся происходящему и все-таки признал это как будто скучное требование необходимым. Если Ричарду удается обворожить некоторых персонажей пьесы, то его чары не распространяются или не должны распространиться на зрителя: можно восхищаться талантом перевоплощения артиста Ульянова (Во как выламывается дядька под негодяя! Может, он на самом деле такой и есть?) , но к персонажу его не чувствовать ничего, кроме отвращения. И таков замысел создателей спектакля: не великий демон, а всего лишь "поганка", по словам самого актера (с. 136).
 |
По поводу "дьявольского обаяния" мне вспоминается анекдот о даме, влюбившейся в Ричарда Бербеджа именно за роль Ричарда III. Даме захотелось побыть леди Анной.
3. Еще и бесчестный соблазнитель.
У Оливье Ричард исполнен чувства собственного превосходства. Это видно в первой же сцене: коронация, венчают на царство Эдуарда, кричат "Да здравствует король!" - и Ричард, стоящий в королевском окружении и также по обычаю возложивший на себя корону, как и другие присутствующие принцы и пэры королевства, оборачивается к зрителю - это должны кричать мне! Ричард Ульянова, напротив, мучается самоуничтожающим комплексом неполноценности: псы, даже псы лают, когда я прохожу... Здесь, на мой взгляд, главное отличие между двумя трактовками образа Ричарда, отличие в мотивации, и оно очень выразительно дает себя знать, кроме прочего, в том, как в обоих случаях решена, должно быть, самая знаменитая сцена хроники - сцена обольщения бедной сироты и вдовы леди Анны.
Ричард Оливье свою жертву гипнотизирует, как в самом начале, в первом монологе, он старается гипнотизировать зрителя. "Змей и голубка". Еще прежде, чем уступить ему, Анна невольно тянется к его устам для поцелуя. Но все, что она делает, она делает как во сне. Она уступила и, как кажется, сама не поняла, что уступила. Такой же полусонной она сидит на коронации и пытается вспомнить след поцелуя Ричарда на своих губах. Может быть, она стала такой легкой добычей от отчаяния, от страха одиночества? Может быть, на пользу Ричарда работает контраст его уродства и страстных признаний? Может быть, Ричард буквально и неоспоримо доказывает Анне ее слабость перед ним, когда требует убить его, и Анна не может это сделать? Думаю, что все сразу.
 |
 |
В пьесе сцена великого соблазнения находится ближе к началу. Так и в фильме Оливье. Леди Анна для его Ричарда - тренировочное испытание, после которого он убедился: могу это - значит, могу все. Но в трактовке Капланяна-Ульянова так быть не может: "невозможно поверить, чтобы он решился на обольщение Анны, когда еще осторожен и слаб, еще не уверен в своих силах". (С.134). Поэтому здесь сцена соблазнения передвинута ближе к середине спектакля - она помещена уже после того, как Ричард заключил принцев в Тауэре и перед советом, на котором он избавится от Хестингса. Он уже прошел около половины своего пути к власти. (Существует еще радиоверсия спектакля, где сцена соблазнения, как положено, помещена в начале).
М.А.Ульянов в своих мемуарах рассказывает, что в театре сцена соблазнения игралась как сцена изнасилования: "Не влюбленностью, не обаянием, не сверхнапряжением чувств Ричард завоевывает Анну - он насилует ее тело и душу, и она от этого ужаса готова на все согласиться, даже на брак с ним". (С. 135). Отвратительно, конечно же, но в том-то и дело: зритель будет смотреть на Ричарда как на негодяя, а не на чудодея, и меньше будет дам, желающих после его сладких речей провести с ним ночь. Но в телеверсии, наверное, такое полностью сыграть нельзя было - только попытки. Что же получается: Людмила Максакова в роли леди Анны способна в любой момент так двинуть Ричарда, чтобы у него раз и навсегда отпали все постельные и матримониальные планы, и вообще его интересы надолго ограничились больницей. Однако она этого не делает и уступает...а почему? Я думаю, что от неожиданности. Она просто не знает, что способен этот человек вытворить в следующую минуту - что он может ее повалить и попытаться взять, что, отвергнутый и в очередной раз униженный, он может настаивать, что может предложить ей убить его или приказать ему убить себя. Ричард вытворяет то, чего леди Анна представить себе не может в его исполнении. Она могла бы его нейтрализовать, но под его натиском забыла, как это нужно сделать. И после ее ухода торжествующий Ричард прежде всего удивляется своей победе.
 |
 |
4. Другие разности и общности.
Опять же у Лоуренса Оливье - преимущество работы с оригинальным текстом, а не с переводом, и в фильме у него сохранено больше текста пьесы, она даже "приращена" за счет фрагментов третьей части "Генриха VI" - но опять в более позднюю постановку включено то, что было выпущено в фильме Оливье. В спектакле вахтанговского театра появляется свергнутая королева Маргарита со своими многочисленными проклятиями, но звучат они не как упражнения в красноречии ненависти и не только как излияния страдающей души, а как выражение важной в спектакле темы: человеку приходится сталкиваться с последствиями своих поступков. В фильме Оливье нет вдовы Генриха VI, но появляется почти без слов мистрис Шор, любовница вначале короля Эдуарда, а затем - Хестингса. Вот на кого сильные мира сего отвлекаются, когда им надо корону, честь престола да и саму жизнь свою караулить...
В фильме Оливье есть монолог Кларенса о его сне, в спектакле - сцена Кларенса с убийцами. Зачем это нужно? - здесь ведутся разговоры о совести тех, кто становится исполнителями воли Ричарда: одному убийце, как мы помним, все равно, но другому - нет.
Когда маленький шутник герцог Йоркский иносказательно сравнивает дядю Глостера с шутом, Глостер-Оливье отвечает ему страшным взглядом. Глостер-Ульянов с ненавистью сбрасывает мальчика со своей спины, но тотчас же вновь изображает дружелюбие - выдавать свои намерения ему нельзя, а к оскорблениям он привычный. (Когда я читаю пьесу, думаю, что маленький остроумный принц отлично понимает натуру Глостера, поэтому дразнит его и в лицо говорит о своем отношении, - другое дело, что это ребенок, и его не слушают, к тому же он наблюдательный, но бесхитростный).
М.А.Ульянов о мире, в котором победил Ричард, пишет: "Это был жуткий мир борьбы и предательства, грубости и демагогии, где не было ничего святого, не было убийц и жертв, а была лишь временная победа одной твари над другой. Не было там положительного человека. " (С.132). По моему впечатлению, в вахтанговском спектакле человек если не "положительный", то имеющий силу противостоять Ричарду - мать убитых принцев, королева Елизавета. (Ее, кстати, играет Алла Парфаньяк, жена Ульянова). В фильме Оливье вообще нет диалога королевы с Ричардом, когда тот сватается за ее дочь, впоследствии супругу Генриха VII. Может быть, его нет из нежелания повторять сцену соблазнения. В пьесе Елизавете удается обмануть Ричарда. В спектакле вахтанговского театра ей закрывают этот выход, еще более сгущая краски: королева сперва упорствует, затем понимает, что ее убьют, если она будет продолжать упорствовать, и обманом пытается выиграть жизнь. Но Ричард понимает, что сломить Елизавету ему не удастся, и убивает ее, как других, руками своих подчиненных.
Только что избранный королем Ричард в исполнении Оливье с лицом бесстрастного паяца дает, точнее, сует Бэкингему руку для поцелуя, притом так, чтобы Бэкингем стал на колени. Тот, понятное дело, неприятно удивлен - эдак повела себя его креатура! Эта "сцена поцелуя руки" в вахтанговском спектакле развита и разделена надвое, в соответствии с пониманием образа Ричарда. После избрания он бросается подобострастно лобызать руку Бэкенгема - прямая противоположность тому, что делал Ричард у Оливье, но будет продолжение. Во второй части спектакля сидящий на троне Ричард дает целовать руку Бэкингему - несколько раз с удовольствием, которого Бэкингем не понимает, - и потом вдруг захватывает ногой шею Бэкингема: могу и свернуть!
 |
 |
Знаменитое "корону за коня!" у Ричарда-Оливье - это желание сражаться до последнего, в соответствии с пьесой; у Ричарда-Ульянова - желание спасать шкуру. Должно быть, между двумя Ричардами это наиболее очевидное отличие. Ричард-Оливье ищет противника и бросается в бой, Ричард-Ульянов, прячась, наблюдает за ходом битвы.
Хотя отличий между двумя этими постановками "Ричарда III" столько, что любо-дорого отмечать их, только успевай, тем любопытнее, что не столь очевидные общие черты у них тоже имеются. Во-первых, в обеих использован прием прямого обращения Ричарда к зрителю. Во-вторых - у пьесы изменен финал.
При этом то, что предшествует финалу, в обоих постановках изменено примерно одинаково. В пьесе после тревожного сна накануне битвы и явления призраков "Отчайся и умри!", следует монолог Ричарда: его мучает совесть. Авторы обеих постановок согласны в том, что этого мучения они не покажут.
Ричард Лоуренса Оливье просыпается в страхе, и удивлен, что испытывает страх (I fear!). Несколько раньше у него был краткий проблеск беспокойства, когда он планировал свататься к сестре убитых принцев, - одного раза достаточно. Ричард Михаила Ульянова начинает монолог, но отгоняет терзания совести, призывая на помощь свой самый первый монолог и воспоминание о том, что его никто никогда не жалел.
По пьесе жертвы Ричарда должны одновременно являться во сне Ричмонду, его противнику, и обещать ему удачу. Этого нет ни в одной из двух постановок. Желающие могут порассуждать, насколько способствовала воцарению Генриха VII смерть принцев в Тауэре, а ведь существует и распространена также версия, что были убиты они именно по его приказу. Кроме этого, получается, что духи - это не "сон на двоих", а образ совести Ричарда, которая пытается пробудиться, когда он спит, или образ его страха перед карой небесной.
По пьесе Ричард должен погибнуть в поединке с Ричмондом - просто и логично: добро побеждает и наказывает зло. Ничего подобного ни в одной из двух постановок не происходит, а то, что происходит, в каждом случае не столь однозначно.
В фильме Оливье на Ричарда-Оливье, который вступил в поединок со Стэнли, толпой набрасываются английские солдаты. Когда они оставляют его, израненный Ричард, тем не менее, еще жив и бьется в последних судорогах (какой великий артист погибает! (С)). Эпизод получается двусмысленным: как будто сам английский народ решил посчитаться с кровавым узурпатором, восстал на него и защитил дело Ричмонда. А все-таки, когда много бросаются на одного и потрошат его...неужели так уж радостно быть на стороне многих?
(Для сравнения можно вспомнить, каким в фильме Оливье "Генрих V" изображен осмелившийся спорить с королем солдат Вильямс: "представитель народа", имеет свои претензии, но какой же неприятный тип...)
Ричарда-Ульянова закалывает его приспешник Ретклиф, как до него он закалывал жертв Ричарда. Два восклицания - "Да здравствует король английский Ричард!" в конце первого акта, и "Да здравствует победоносный Ричмонд!" в конце второго рифмуются между собой. Ричард погиб от руки своего же палача, но Ричмонд не будет лучше Ричарда. Победил же Ричмонд не потому, что он был лучше или был на стороне правды, а из-за того, что его противника предали - то есть, по той же причине, которая ранее привела к власти Ричарда.
5. Заключение.
Лоуренс Оливье в своей киноверсии "Ричарда III" предлагает зрителю судить и оценить великолепную актерскую игру. Ричард - злодей из легенды, значит, он может бросить вызов реальности. Отчасти он мстил природе за то, что она создала его таким, но недостатки он превратил в преимущество. Как человек он заходит за грань допустимого, но как актер раздвигает рамки возможного. Он побеждал потому, что был сильнейшим из тех, кто окружал его, и неоднократно доказал свое превосходство - однако он был негодяем, поэтому рано или поздно должен был понести наказание. Его жертвы не могли остаться неотомщенными, а корону нельзя бесчестить.
Р.Н. Капланян и М.А. Ульянов призывают зрителя судить и осудить личность Ричарда, лишив ее всяких теней привлекательности, и возмутиться всем сердцем против того, что такой человек может добиться власти и распоряжаться судьбами других людей. Но еще более важны эти "другие люди": их поведение - причина, позволяющая Ричарду побеждать.
Bad is the world; and all will come to nought,
When such bad dealings must be seen in thought.
(Как страшен мир...Что дальше будет с ним,
Коль, видя злодеянья, мы молчим?)
В спектакле звучит именно "мы", оно должно объединить сцену и зрительный зал.
Ричард нарушает заповеди и писаные законы, но он в совершенстве следует неписанным законам политической борьбы и подчиняется духу своего времени - ему же нет достойного сопротивления.
Отступления от пьесы, подчиненные концепции постановки, куда более смелы и заметны в версии театра Вахтангова. Но, если взглянуть иначе, Оливье показывает театральность истории, Капланян и Ульянов стремятся превратить театр в зеркало реальности повторяющихся исторических эпох - а это также соответствует известным мыслям автора пьесы-хроники о "Ричарде III".
Вместо эпилога. Подчиняюсь необоримому желанию добавить к двум злодеям еще и третьего, так как знаю еще один яркий киноперсонаж, который может при небольшой дерзости воображения рассматриваться как "объединяющее третье" между двумя вышеописанными трактовками образа "Ричарда III". В этом качестве он тем более любопытен, что появился на экранах в 1960-е годы, когда фильм Лоуренса Оливье (1954) уже существовал, а постановки Р.Н.Капланяна и М.А.Ульянова (1976 г.) еще не было.
Почти уверена, что вам он тоже знаком. Герцог де Маликорн, покоритель и завоеватель бывшего "Города Мастеров", его площадей и улиц, цехов и лавок и т.д. в исполнении Льва Лемке (х/ф "Город Мастеров", 1965 г., сценарий Николая Эрдмана по мотивам пьесы Тамары Габбе, режиссер Владимир Бычков).
Он и сказочный персонаж, и исторический, потому что пьеса-сказка Тамары Габбе написана как бы "на основе", или "на мотив" истории европейского средневековья. Его грим напоминает грим Оливье в роли "Ричарда III", но он не величественен, а жалок, и зритель должен больше обаяния зла чувствовать его внутреннюю слабость. Он также постиг в совершенстве темные стороны человеческой природы, что позволяет ему властвовать и расширять свою власть, однако руководит им то же желание, что и Ричардом Ульянова - мстить людям за нелюбовь и обиды. И он также хочет добиться женщины, которой причинил много зла, и тоже может убивать и улыбаться.
 |
 |
 |
Но герцогу де Маликорну оказывается сопротивление, и мощное. С чем можно поздравить прекрасную и верную Веронику.
P.S. Использованы материалы книги: Ульянов М.А. Реальность и мечта/ Михаил Ульянов. - Москва: Вагриус, 2007. - 400 с.; ил.
По вопросам исторической и литературной судьбы Ричарда III опять же рекомендуется журнал
holloweenjack. А равно журналы snorri_di и rostislava.
