![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
valya_15На сей раз я решила быть неправильной девушкой, не выключила телефон с камерой перед началом спектакля – и ничего от этого не получила. И как все замечают эти бдительные театральные бабушки? Ведь за запертой дверью же она была – или у них стоит специальный обнаружитель, или в замочную скважину увидела свет :-), потому что инструмент был в режиме «без звука». Граждане папарацци! Не садитесь в ложу бельэтажа – садитесь в партер, принадлежность к коллективу вас защитит. Там не только щелкали весь спектакль, но даже звонили – и все сошло. На поклонах я фотографировала, но фото вышли неудачные: для памяти подходят, а для демонстрации – нет. Поэтому, если хотите узнать, что представлял собою спектакль «Ромео и Джульетта» по пьесе В.Шекспіра у Національному академічному драматичному театрі імені Івана Франка – читайте дальше. ВНИМАНИЕ! – текст содержит описания сцен, которые могут показаться непристойными (или не показаться).
Вначале небольшое предисловие. Было время, когда «Ромео и Джульетта» не принадлежала к числу моих любимых шекспировских пьес. Я помню себя лет двенадцати-тринадцати, когда, любя «Гамлета» и много гордясь этим (хотя любовь в детстве началась не с прочтения, а с фильма Козинцева со Смоктуновским), я высокомерно называла трагедию о влюбленных ранним (подразумевая слабым) произведением Шекспира. Потому что мне надо было о б ъ я с н я т ь, почему эти двое решили расстаться с жизнью. При том, что я обожала комедию «Укрощение строптивой», которая написана и поставлена еще раньше, чем «Ромео и Джульетта».
Теперь-то я знаю: историю «Ромео и Джульетты» не надо объяснять и понимать, ее нужно п р и н я т ь, как есть, поверив в нее от начала и до трагического финала. Но в том своем надменном заблуждении я не была одинока. Множество людей в здравом уме проходят стройным маршем мимо «Ромео и Джульетты». Когда я была в девятом (до пересчета восьмом) классе, трагедию включили в школьную программу. Я помню моего одноклассника, румяного, могучего телом и неукротимого нравом, так что это было опасно для окружающих, рано дозревшего пацана, который бегал со счастливым видом и совал книжку то одному, то другому: «Зачем мне это нужно?» Помню учительницу на замене, даму преклонного возраста, но не старую, которая, объясняя нам, в чем там дело, свела всю пьесу к морали: «Запомните, дети: что бы не случилось, никогда нельзя кончать самоубийством!» (С)
Множество людей, претендующих на знание жизни, снисходительно утверждают, что любовь юных веронцев не была настоящей. На полном серьезе говорится, что, останься возлюбленные в живых, они обязательно в скором будущем возненавидели бы друг друга. (Я читала хорошую пьесу израильского драматурга, где всесторонне рассматривалось это будущее).
Может быть, здесь дело в преждевременной зрелости, в напускном взрослении? Ведь «Ромео и Джульетта» – это трагедия о юности и всегда юная трагедия, в которой рассветно все: и город Верона, и герои-полудети, и сцена их утреннего расставания, и озорной, остроумный чудак Меркуцио, и с утра собирающий чудодейственные травы монах Лоренцо, и даже в необъяснимой разумом вражде кланов Монтекки и Капулетти, которой самоотверженно и бессмысленно они отдают жизни целых поколений и поддерживают ею себя до старости, хотя она и погубила героев, – есть что-то юношеское. (Вспомним, как выражает эту юность музыка Сергея Прокофьева в первой картине балета – «Утро»). Даже развязка трагедии и запоздалое примирение происходят на рассвете. (Для точности спохвачусь, что в этой трагедии важна еще и ночь – есть ночной бал с факелами, где впервые встречаются влюбленные, и их ночное объяснение.)
Тому, кто общается с ней, история Ромео и Джульетты вливает юную кровь в жилы – а он или она спешит защититься подлинным или же напускным практицизмом. Недавно у меня был разговор со студентами:
«Скажите, почему, что бы я вам не рассказывала, вы всегда смеетесь?» (в тот день я рассказывала что-то романтическое).
«Но, может быть, это хорошо – мы не будем так восприимчивы» (С).
Журнальчик «Театрально-концертний Київ», купленный вместе с программкой, говорит мне, что в этом октябре в Киеве идут четыре постановки «Ромео и Джульетты» в разных театрах. Но всегда ли тот, кто рассказывает невосприимчивым детям историю влюбленных из Вероны, знает, о чем рассказывает?
Я определюсь сразу: спектакль сделан хорошо. Представление внутренне гармоничное, все актеры выкладываются, Ромео – тот вообще к середине действия был в поту. Зритель уходит в состоянии эмоционального подъема. У меня нет претензий к актерам-франковцам – они постарались, за що дякую їм від щирого серця. Но у меня есть ряд претензий к режиссерской концепции спектакля.
Вы думаете, «Ромео и Джульетта» – это трагедия? С чего вы взяли? Это веселая эротическая комедия с элементами пантомимы, акробатики и свежей струей вдохновенного лиризма. Ромео выпивает яд – зал хохочет. Зал помирает от хохота добрые две трети спектакля. Я все ждала момента, когда все эти хаханьки перейдут во всхлипы. Начиная с мнимой смерти Джульетты момент намечался-намечался, но окончательно так и не наступил. Лишь в самом конце, когда папы-мамы прибегали, обнимались и рыдали, из их поведения было понятно – случилось нечто непоправимо грустное. А так – веселинки. Нет, на мой взгляд, трагических эпизодов в спектакле было целых два. Первый: когда нашли Джульетту в спальне, и брат Лоренцо уже объявил, что, мол, полно плакать, дочь ваша на небесах, несчастная кормилица, пошатываясь, подходит к пологу, за которым – Джульетта, как бы не веря в то, что полог скрывает – хотя это она нашла Джульетту – подбирает с полу брошенные Джульеттины башмачки, смотрит на них, вздыхает и молча уносит. Второй в конце: Монтекки и Капулетти, которые до сих пор гордо не замечали друг друга, внезапно схватываются в объятьях, и зал рукоплещет – а смысл? Вражды больше не будет не потому, что помирились, а потому, что оба рода пресеклись. Они могли бы также поразить друг друга кинжалами – едва ли они не жаждут сейчас именно такого облегчения….Но это уже конец. Затем гаснет свет, и все накрывает голос худрука Богдана Ступки, читающий в темноте на разных языках: «Нет повести печальнее на свете…» Это, несомненно, звучит, впечатляет и настраивает соответственно, но совершенно противоречит почти всему, что ранее было на сцене. Почти всему.
Комическое видение привело к тому, что ряд образов был истолкован иначе, нежели в «традиционной» трактовке (основанной больше всего на тексте).
Бенволио – должен быть юноша относительно благоразумный (о чем говорит его имя – «доброжелатель»); был – резвый мальчик в голубом из «Декамерона».
Папа Капулетти – должен быть грозный домашний деспот и самодур с замашками ловеласа. Был – да, действительно, мужчина, приблизившийся вплотную к пенсионному возрасту, но пока этого не осознавший. Мощной комплекции, шевелюра совсем седая, но отменно густая. Молодится и острит, но когда орет (вспомним Соломина-Фамусова) – у него самого голос срывается. Отвращения к жестокости и семейному деспотизму, в общем, не вызывает. Так, прикольный дядька…
Фра Лоренцо – должен быть мудрый и прогрессивный священник-гуманист. Был – немного ворчливый и трохи напідпитку (не очень трезвый), однако наделенный настойчивым здравым смыслом и великолепным своей резкостью «пергаментным» голосом, всклокоченно-бородатый старичок в белой рясе типа халат и черно-белых современных ботинках. Жил он в Бочке – как Диоген, но скорее как поклонник продуктов обработки винограда. У него, похоже, долго не проходило раздражение тем, что его из Бочки вынули…
Знаменитого пролога «Две равно уважаемых семьи/ В Вероне, где встречают нас событья…» (С) не было. Чтобы пять актов уместить в два, пьесу несколько сократили за счет товарища Хора, бытовых сцен («Антон Сотейщик!») и отчасти речей главных героев. Например, от монолога Ромео «Когда я вправе доверяться сну, Он обещает мне большую радость…» (С) оставили лишь первую фразу – зато не столько по тексту, сколько по фантазии сыграли сон. А начиналось так: в партер из двух разных дверей выходили двое одинаково (но разноцветно) одетых и причесанных юношей, один в голубом, другой в розовом. Не сразу выяснилось, что это Бенволио и Тибальт. Сперва они шли по параллельным дорожкам к сцене, приветствуя зрителей: «Добридень, синьйори!» Потом замечали друг друга и через головы зрителей начинали орать, что грызут ноготь соответственно, по адресу друг друга. (Кто б еще пояснил новичкам, что тут означает «грызть ноготь» – я-то в курсе). Потом это переходило в схватку, но драться они перебирались уже на сцену. Такое начало помогало сэкономить время, вводило в курс дела и, кстати, придавало действию политическую актуальность. Ибо Бенволио и все Монтекки были одеты в голубое, а все Капулетти…в красное. С золотом. (Кроме Джульетты, которая была сперва в белом платьице, потом в черном трико).
Главным изобразительным средством была пластика. Все лазали, бегали, ползали. Делали жесты и принимали позы. Сказала ли я, что спектакль эротический? Я слишком мало сказала. Объясню. Читавшие Шекспира в оригинале знают, что у великого Вила масса скабрезностей. В знаменитых русских переводах, ставших «классическими», они, по возможности, смягчены. Это, конечно же, сказывается на прочтении пьесы. Джульетта в переводе Бориса Леонидовича Пастернака говорит:
«Ты б был собой, не будучи Монтекки.
Что есть Монтекки? Разве так зовут
Лицо и плечи, ноги, грудь и руки?
Неужто больше нет других имен?» (С)
На руках перечисление оканчивается. Тогда как в оригинале эта тринадцатилетняя отроковица вздыхает:
“What’s Montague? It is nor hand, nor foot,
Nor arm, nor face, nor any other part
Belonging to a man”. (С)
В украинских, более новых, переводах, отчасти вернули то, что можно вернуть, не оскорбив целомудренного слуха. Но, похоже, здесь режиссер решил возместить в сценическом движении все, чего ему недоставало в тексте, и более того. Эротика суровая, откровенная, брызжет черным фонтаном. Первые десять-пятнадцать минут, признаюсь, у меня было впечатление, что режиссер на этом деле помешан, и я не ручаюсь, что смотри я это не в театре, где атмосфера тебя поддерживает, а дома по телеку, я не выключила бы, как выключила некогда «Сон в летнюю ночь», видимо, того же режиссера. Все кавалеры в гульфиках – а куда же без гульфиков в эпоху Возрождения (ну, или около ее. А еще у всех на одежде были нашиты бабочки). Мама Монтекки прямо на глазах у благоверного (благоверный хоть бы хны) ласкала Беневолио, параллельно произнося монолог о романтических наклонностях ее сына (для этой цели практически весь текст роли ее мужа передали ей. Это не помешало еще очень молодой даме умереть в финале от тоски по сыну, как и написано у Шекспира). Мама Капулетти, вампирская женщина, демонстрировала позы, повисая на Парисе (бе-едный Парис!), параллельно уговаривая дочку выйти за оного Париса замуж. Кормилица, устанавливая от имени воспитанницы контакт с Ромео, что-то чересчур заигрывала и пощипывала, а он не только не возражал, но и отвечал. Папа Капулетти, угрожая выгнать дочку из дома, что-то слишком гладил Кормилицу по головке. Последняя попыталась малость охмурить фра Лоренцо, но тот, проявив неожиданную стойкость, остался безгласен и удалился на зов Истины. Бенволио с Меркуцием как-то раз обнялись так, что это толкало на определенные мысли…
Иногда смешно. Папа Капулетти говорит Парису: вот, мол, дочка моя горюет о Тибальте, Джульетта с верху больше не сойдет – а на балконе, у него над головой, весьма заметно шевелится покрывало, под которым Джульетта с Ромео под громкую музыку…А вам не мешает «Наше Радио»?(С) (реклама такая была). Папа, видимо, решил: дочка так горюет о Тибальте, что заперлась наверху, врубила музыку на полную мощность и с горя ходит на голове…Можно о ней не беспокоиться.
Иногда мерзко и смешно. Самым двинутым на Этом персонажем оказался именно Тибальт.Разговаривая с папой Капулетти, он держал шпагу на срамном месте и покачивал ею туда-сюда. Видимо, другого способа показать излишнее кипение крови у мужчины режиссер не знает. Словом, уважаемые зрители, в антракте загляните в программку и уверьтесь, что смотрите вы «Ромео и Джульетту», а не бесстыдную «Мандрагору» макиавеллиеву.
Но. На фоне всего этого торжествующего карнавального распутства любовь Ромео и Джульетты в лучших сценах была не только чувственной, но и чистой. Потому что – не только форма, но и содержание.
А комедия продолжается. Сцена на балконе: Джульетта наверху вся в томлении пребывает, протягивает руку, а внизу Ромео горит ответной страстью, вися на балконном столбе, который он обхватил руками и ногами. Чисто по-человечески интересно: он изольет свои чувства в прекрасных стихах до конца, или все-таки раньше свалится?
Ромео! Сумасшедший обожатель! (С) Ну почему, почему такой идиот! Нет, не исполнитель – мальчик сыграл хорошо, очень старался…Концепция роли такая. Откормленный веселый теленочек, восторженный и жаждущий познать Эту сторону жизни. Едва он появился на сцене, таща на спине из последних сил женскую фигуру под белым покрывалом (груз неразделенной любви, она же Розалина), он возбудил мои подозрения. А уж когда он взобрался на столб Джульеттиного балкона…А когда щипался и хихикал с Кормилицей, едва не забыв о Джульетте…А когда на рассвете после брачной ночи орал бесшабашным, опьянено-счастливым голосом «Приходь же, смерть!» Я помню: Ромео – романтик, Джульетта – рассудительная. Но почему-то к концу спектакля у меня начались пошлые мысли: вся беда в том, что милая Джульетта так полюбила этого дурашливого Ромео, что погибла из-за него – и еще из-за придурошного, трусливого монаха Лоренцо, который в самый ответственный момент убежал из склепа с воплем «Я більше тут лишатися не можу!» Ромео все-таки попригожее будет намеренно некрасивого Париса, а других мужчин она, верно, и не видала (Тибальт – родственник). Не прими Ромео яд – все было бы в порядке. Джульетта осталась бы жива, поняла его поверхностную натуру, и, может статься, тайный брак бы расторгли, а ее бы выдали за кого-нибудь другого – например, за Бенволио, раз уж Меркуцио крышка пришла…
Впрочем, актер отлично справился со своей ролью «смешного Ромео», а я могу и ошибаться в его характере – у меня в этой пьесе другие любимые персонажи: Джульетта и Меркуцио.
Вначале я думала, что буду скучать и злиться на спектакле – после танца Джульетты все наладилось. Девочка Анжелика Савченко брала не одной юностью и девичьим обаянием. Она сложную роль Джульетты играла так, как будто это просто – потому что убедительно. Славная влюбленная сообразительная девочка с характером. Хорошая Джульетта! В постановке ей был противопоставлен другой женский образ – блондинка, похожая на молодую певицу Тину Кароль, без слов, в белом трико, выступала за Розалину и немного за королеву Меб. Хотя Розалина должна быть убежденная девственница с душой Дианы, она выглядела голо-сексуальной, агрессивонй эротикой без любви. А открытая для любви Джульетта – напротив, была очень нежной и лиричной. Розалина была только телесной, а Джульетта – одухотворенной.
(продолжение следует)
Вначале небольшое предисловие. Было время, когда «Ромео и Джульетта» не принадлежала к числу моих любимых шекспировских пьес. Я помню себя лет двенадцати-тринадцати, когда, любя «Гамлета» и много гордясь этим (хотя любовь в детстве началась не с прочтения, а с фильма Козинцева со Смоктуновским), я высокомерно называла трагедию о влюбленных ранним (подразумевая слабым) произведением Шекспира. Потому что мне надо было о б ъ я с н я т ь, почему эти двое решили расстаться с жизнью. При том, что я обожала комедию «Укрощение строптивой», которая написана и поставлена еще раньше, чем «Ромео и Джульетта».
Теперь-то я знаю: историю «Ромео и Джульетты» не надо объяснять и понимать, ее нужно п р и н я т ь, как есть, поверив в нее от начала и до трагического финала. Но в том своем надменном заблуждении я не была одинока. Множество людей в здравом уме проходят стройным маршем мимо «Ромео и Джульетты». Когда я была в девятом (до пересчета восьмом) классе, трагедию включили в школьную программу. Я помню моего одноклассника, румяного, могучего телом и неукротимого нравом, так что это было опасно для окружающих, рано дозревшего пацана, который бегал со счастливым видом и совал книжку то одному, то другому: «Зачем мне это нужно?» Помню учительницу на замене, даму преклонного возраста, но не старую, которая, объясняя нам, в чем там дело, свела всю пьесу к морали: «Запомните, дети: что бы не случилось, никогда нельзя кончать самоубийством!» (С)
Множество людей, претендующих на знание жизни, снисходительно утверждают, что любовь юных веронцев не была настоящей. На полном серьезе говорится, что, останься возлюбленные в живых, они обязательно в скором будущем возненавидели бы друг друга. (Я читала хорошую пьесу израильского драматурга, где всесторонне рассматривалось это будущее).
Может быть, здесь дело в преждевременной зрелости, в напускном взрослении? Ведь «Ромео и Джульетта» – это трагедия о юности и всегда юная трагедия, в которой рассветно все: и город Верона, и герои-полудети, и сцена их утреннего расставания, и озорной, остроумный чудак Меркуцио, и с утра собирающий чудодейственные травы монах Лоренцо, и даже в необъяснимой разумом вражде кланов Монтекки и Капулетти, которой самоотверженно и бессмысленно они отдают жизни целых поколений и поддерживают ею себя до старости, хотя она и погубила героев, – есть что-то юношеское. (Вспомним, как выражает эту юность музыка Сергея Прокофьева в первой картине балета – «Утро»). Даже развязка трагедии и запоздалое примирение происходят на рассвете. (Для точности спохвачусь, что в этой трагедии важна еще и ночь – есть ночной бал с факелами, где впервые встречаются влюбленные, и их ночное объяснение.)
Тому, кто общается с ней, история Ромео и Джульетты вливает юную кровь в жилы – а он или она спешит защититься подлинным или же напускным практицизмом. Недавно у меня был разговор со студентами:
«Скажите, почему, что бы я вам не рассказывала, вы всегда смеетесь?» (в тот день я рассказывала что-то романтическое).
«Но, может быть, это хорошо – мы не будем так восприимчивы» (С).
Журнальчик «Театрально-концертний Київ», купленный вместе с программкой, говорит мне, что в этом октябре в Киеве идут четыре постановки «Ромео и Джульетты» в разных театрах. Но всегда ли тот, кто рассказывает невосприимчивым детям историю влюбленных из Вероны, знает, о чем рассказывает?
Я определюсь сразу: спектакль сделан хорошо. Представление внутренне гармоничное, все актеры выкладываются, Ромео – тот вообще к середине действия был в поту. Зритель уходит в состоянии эмоционального подъема. У меня нет претензий к актерам-франковцам – они постарались, за що дякую їм від щирого серця. Но у меня есть ряд претензий к режиссерской концепции спектакля.
Вы думаете, «Ромео и Джульетта» – это трагедия? С чего вы взяли? Это веселая эротическая комедия с элементами пантомимы, акробатики и свежей струей вдохновенного лиризма. Ромео выпивает яд – зал хохочет. Зал помирает от хохота добрые две трети спектакля. Я все ждала момента, когда все эти хаханьки перейдут во всхлипы. Начиная с мнимой смерти Джульетты момент намечался-намечался, но окончательно так и не наступил. Лишь в самом конце, когда папы-мамы прибегали, обнимались и рыдали, из их поведения было понятно – случилось нечто непоправимо грустное. А так – веселинки. Нет, на мой взгляд, трагических эпизодов в спектакле было целых два. Первый: когда нашли Джульетту в спальне, и брат Лоренцо уже объявил, что, мол, полно плакать, дочь ваша на небесах, несчастная кормилица, пошатываясь, подходит к пологу, за которым – Джульетта, как бы не веря в то, что полог скрывает – хотя это она нашла Джульетту – подбирает с полу брошенные Джульеттины башмачки, смотрит на них, вздыхает и молча уносит. Второй в конце: Монтекки и Капулетти, которые до сих пор гордо не замечали друг друга, внезапно схватываются в объятьях, и зал рукоплещет – а смысл? Вражды больше не будет не потому, что помирились, а потому, что оба рода пресеклись. Они могли бы также поразить друг друга кинжалами – едва ли они не жаждут сейчас именно такого облегчения….Но это уже конец. Затем гаснет свет, и все накрывает голос худрука Богдана Ступки, читающий в темноте на разных языках: «Нет повести печальнее на свете…» Это, несомненно, звучит, впечатляет и настраивает соответственно, но совершенно противоречит почти всему, что ранее было на сцене. Почти всему.
Комическое видение привело к тому, что ряд образов был истолкован иначе, нежели в «традиционной» трактовке (основанной больше всего на тексте).
Бенволио – должен быть юноша относительно благоразумный (о чем говорит его имя – «доброжелатель»); был – резвый мальчик в голубом из «Декамерона».
Папа Капулетти – должен быть грозный домашний деспот и самодур с замашками ловеласа. Был – да, действительно, мужчина, приблизившийся вплотную к пенсионному возрасту, но пока этого не осознавший. Мощной комплекции, шевелюра совсем седая, но отменно густая. Молодится и острит, но когда орет (вспомним Соломина-Фамусова) – у него самого голос срывается. Отвращения к жестокости и семейному деспотизму, в общем, не вызывает. Так, прикольный дядька…
Фра Лоренцо – должен быть мудрый и прогрессивный священник-гуманист. Был – немного ворчливый и трохи напідпитку (не очень трезвый), однако наделенный настойчивым здравым смыслом и великолепным своей резкостью «пергаментным» голосом, всклокоченно-бородатый старичок в белой рясе типа халат и черно-белых современных ботинках. Жил он в Бочке – как Диоген, но скорее как поклонник продуктов обработки винограда. У него, похоже, долго не проходило раздражение тем, что его из Бочки вынули…
Знаменитого пролога «Две равно уважаемых семьи/ В Вероне, где встречают нас событья…» (С) не было. Чтобы пять актов уместить в два, пьесу несколько сократили за счет товарища Хора, бытовых сцен («Антон Сотейщик!») и отчасти речей главных героев. Например, от монолога Ромео «Когда я вправе доверяться сну, Он обещает мне большую радость…» (С) оставили лишь первую фразу – зато не столько по тексту, сколько по фантазии сыграли сон. А начиналось так: в партер из двух разных дверей выходили двое одинаково (но разноцветно) одетых и причесанных юношей, один в голубом, другой в розовом. Не сразу выяснилось, что это Бенволио и Тибальт. Сперва они шли по параллельным дорожкам к сцене, приветствуя зрителей: «Добридень, синьйори!» Потом замечали друг друга и через головы зрителей начинали орать, что грызут ноготь соответственно, по адресу друг друга. (Кто б еще пояснил новичкам, что тут означает «грызть ноготь» – я-то в курсе). Потом это переходило в схватку, но драться они перебирались уже на сцену. Такое начало помогало сэкономить время, вводило в курс дела и, кстати, придавало действию политическую актуальность. Ибо Бенволио и все Монтекки были одеты в голубое, а все Капулетти…в красное. С золотом. (Кроме Джульетты, которая была сперва в белом платьице, потом в черном трико).
Главным изобразительным средством была пластика. Все лазали, бегали, ползали. Делали жесты и принимали позы. Сказала ли я, что спектакль эротический? Я слишком мало сказала. Объясню. Читавшие Шекспира в оригинале знают, что у великого Вила масса скабрезностей. В знаменитых русских переводах, ставших «классическими», они, по возможности, смягчены. Это, конечно же, сказывается на прочтении пьесы. Джульетта в переводе Бориса Леонидовича Пастернака говорит:
«Ты б был собой, не будучи Монтекки.
Что есть Монтекки? Разве так зовут
Лицо и плечи, ноги, грудь и руки?
Неужто больше нет других имен?» (С)
На руках перечисление оканчивается. Тогда как в оригинале эта тринадцатилетняя отроковица вздыхает:
“What’s Montague? It is nor hand, nor foot,
Nor arm, nor face, nor any other part
Belonging to a man”. (С)
В украинских, более новых, переводах, отчасти вернули то, что можно вернуть, не оскорбив целомудренного слуха. Но, похоже, здесь режиссер решил возместить в сценическом движении все, чего ему недоставало в тексте, и более того. Эротика суровая, откровенная, брызжет черным фонтаном. Первые десять-пятнадцать минут, признаюсь, у меня было впечатление, что режиссер на этом деле помешан, и я не ручаюсь, что смотри я это не в театре, где атмосфера тебя поддерживает, а дома по телеку, я не выключила бы, как выключила некогда «Сон в летнюю ночь», видимо, того же режиссера. Все кавалеры в гульфиках – а куда же без гульфиков в эпоху Возрождения (ну, или около ее. А еще у всех на одежде были нашиты бабочки). Мама Монтекки прямо на глазах у благоверного (благоверный хоть бы хны) ласкала Беневолио, параллельно произнося монолог о романтических наклонностях ее сына (для этой цели практически весь текст роли ее мужа передали ей. Это не помешало еще очень молодой даме умереть в финале от тоски по сыну, как и написано у Шекспира). Мама Капулетти, вампирская женщина, демонстрировала позы, повисая на Парисе (бе-едный Парис!), параллельно уговаривая дочку выйти за оного Париса замуж. Кормилица, устанавливая от имени воспитанницы контакт с Ромео, что-то чересчур заигрывала и пощипывала, а он не только не возражал, но и отвечал. Папа Капулетти, угрожая выгнать дочку из дома, что-то слишком гладил Кормилицу по головке. Последняя попыталась малость охмурить фра Лоренцо, но тот, проявив неожиданную стойкость, остался безгласен и удалился на зов Истины. Бенволио с Меркуцием как-то раз обнялись так, что это толкало на определенные мысли…
Иногда смешно. Папа Капулетти говорит Парису: вот, мол, дочка моя горюет о Тибальте, Джульетта с верху больше не сойдет – а на балконе, у него над головой, весьма заметно шевелится покрывало, под которым Джульетта с Ромео под громкую музыку…А вам не мешает «Наше Радио»?(С) (реклама такая была). Папа, видимо, решил: дочка так горюет о Тибальте, что заперлась наверху, врубила музыку на полную мощность и с горя ходит на голове…Можно о ней не беспокоиться.
Иногда мерзко и смешно. Самым двинутым на Этом персонажем оказался именно Тибальт.
Но. На фоне всего этого торжествующего карнавального распутства любовь Ромео и Джульетты в лучших сценах была не только чувственной, но и чистой. Потому что – не только форма, но и содержание.
А комедия продолжается. Сцена на балконе: Джульетта наверху вся в томлении пребывает, протягивает руку, а внизу Ромео горит ответной страстью, вися на балконном столбе, который он обхватил руками и ногами. Чисто по-человечески интересно: он изольет свои чувства в прекрасных стихах до конца, или все-таки раньше свалится?
Ромео! Сумасшедший обожатель! (С) Ну почему, почему такой идиот! Нет, не исполнитель – мальчик сыграл хорошо, очень старался…Концепция роли такая. Откормленный веселый теленочек, восторженный и жаждущий познать Эту сторону жизни. Едва он появился на сцене, таща на спине из последних сил женскую фигуру под белым покрывалом (груз неразделенной любви, она же Розалина), он возбудил мои подозрения. А уж когда он взобрался на столб Джульеттиного балкона…А когда щипался и хихикал с Кормилицей, едва не забыв о Джульетте…А когда на рассвете после брачной ночи орал бесшабашным, опьянено-счастливым голосом «Приходь же, смерть!» Я помню: Ромео – романтик, Джульетта – рассудительная. Но почему-то к концу спектакля у меня начались пошлые мысли: вся беда в том, что милая Джульетта так полюбила этого дурашливого Ромео, что погибла из-за него – и еще из-за придурошного, трусливого монаха Лоренцо, который в самый ответственный момент убежал из склепа с воплем «Я більше тут лишатися не можу!» Ромео все-таки попригожее будет намеренно некрасивого Париса, а других мужчин она, верно, и не видала (Тибальт – родственник). Не прими Ромео яд – все было бы в порядке. Джульетта осталась бы жива, поняла его поверхностную натуру, и, может статься, тайный брак бы расторгли, а ее бы выдали за кого-нибудь другого – например, за Бенволио, раз уж Меркуцио крышка пришла…
Впрочем, актер отлично справился со своей ролью «смешного Ромео», а я могу и ошибаться в его характере – у меня в этой пьесе другие любимые персонажи: Джульетта и Меркуцио.
Вначале я думала, что буду скучать и злиться на спектакле – после танца Джульетты все наладилось. Девочка Анжелика Савченко брала не одной юностью и девичьим обаянием. Она сложную роль Джульетты играла так, как будто это просто – потому что убедительно. Славная влюбленная сообразительная девочка с характером. Хорошая Джульетта! В постановке ей был противопоставлен другой женский образ – блондинка, похожая на молодую певицу Тину Кароль, без слов, в белом трико, выступала за Розалину и немного за королеву Меб. Хотя Розалина должна быть убежденная девственница с душой Дианы, она выглядела голо-сексуальной, агрессивонй эротикой без любви. А открытая для любви Джульетта – напротив, была очень нежной и лиричной. Розалина была только телесной, а Джульетта – одухотворенной.
(продолжение следует)
