Сирано и свобода
Jun. 19th, 2016 08:00 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
valya_15"Сирано де Бержерак", Э. Ростан, перевод Вл. Соловьева, постановка С. Евлахишвили, в главных ролях - Г. Тараторкин, И. Аленикова, В. Симонов, В. Коваль. 1983 г.
На первый взгляд в этом телеспектакле все так, как надо: исторические костюмы, исторические декорации, голодные парижские поэты и храбрые гасконские гвардейцы, великий кардинал не просто в закрытой ложе сидит, а входит в зал "Бургундского отеля", демонстрируя, кто здесь по должности главный зритель. Остроумный и вдохновляющий Сирано, красивый и без отталкивающей глупости Кристиан (Владимир Симонов играет здесь некрасноречивого Кристиана, а в телепостановке "Ромео и Джульетты" А.Эфроса он же играет Меркуцио - некрасивого, но красно речистого). Очень красивая Роксана, как ей и полагается, когда восхищает, когда возмущает. Де Гиш - большую часть действия слишком довольный собой кавалер (потому не подозревает, как его могут провести). Словом, зритель, ищущий постановку, соответствующую по впечатлению красоты пьесе, и предпочитающий, что называется, консервативные решения, не ошибется.
Но сдается мне, что все это подчеркнутое "как надо" призвано маскировать что-то, что выходит за рамки постановки популярной классики и должно взывать к любой современности - трагедию главного героя как творческого человека. Вы мне верно возразите, что вечную тему маскировать не надо, иначе не имеет смысла и пьесу ставить; да, но в этом случае вечная тема такая, что главных по должности зрителей может опасно разозлить. Перевод Владимира Соловьева, сколь мне известно, популярный при постановках пьесы, носит характер пересказа. Иногда он возмещает отклонения от оригинала в другом знаменитом переводе, Т.Л. Щепкиной-Куперник (который я люблю). Здесь дуэльная баллада, действительно, написана в стихотворной форме баллады, а гимн в честь гасконских гвардейцев - ближе к оригиналу по смыслу: более залихватски звучащая молодецкая похвальба забияк и ловеласов. А иногда в переводе Вл. Соловьева вольность звучит даже крепче, чем оригинал. Вообще этот перевод чаще всего выглядит вольным пересказом, в котором образ и сюжет ростановской пьесы нужны его автору для выражения собственных мыслей, а точные соответствия оригиналу словно вплетены обманчиво, для прикрытия этой цели. Например, фрагмент, который стал любимой цитатой (и правда, можно ли не заметить эту рифму?):
"Бывает в жизни все, бывает даже смерть...
Но надо жить и надо сметь".
Отступления часто призваны подчеркивать как раз тему отношений поэта и власти. Одно их них, может быть, самое показательное - во втором акте, в той сцене, когда в заведении Рагно появляется де Гиш с предложением де Бержераку поступить на службу к Ришелье. Но тогда в пьесу Сирано "Агриппина" кардинал на правах покровителя внесет исправления, и Сирано, услыхав это сообщение де Гиша, сразу отказывается. В оригинале де Гиш говорит, что дядя-кардинал, как один из лучших ценителей, исправит всего лишь несколько стихов. Когда Сирано отвергает предложение, зритель, подобный - или считающий себя подобным - его рассудительному другу Рагно ужаснется: неужели здесь не может быть компромисса! Сирано ради стремления к независимости губит судьбу своих произведений - а ведь можно было согласиться на правку, но обеспечить постановку!
Повод для рассуждения, точнее - для возражения: свобода главного героя меньше, чем он думает, если она ограничена ответственностью за судьбу им написанного. Может быть, его свободолюбие - это ненужная гордость? Не хоронит ли он сам свои произведения заживо? Но все эти вопросы - искушающие вопросы, так как на них готов очень простой и ясный для самого героя ответ: несколько строк, которые предложат изменить, могут быть важнейшими. Их изменение исказило бы смысл целого. Значит, Сирано не губит свои произведения, а дорожит ими и защищает их, хотя способ может показаться странным.
А в переводе Вл. Соловьева де Гиш говорит, что кардинал исправит половину - то есть куда больше, чем всего несколько стихов. В глазах зрителя бравада Сирано уменьшается, а стремление к независимости становится сразу понятным. Кстати, это рассуждение о свободе творчества можно - и, наверное, нельзя не - распространить на любовную линию пьесы. Когда Сирано в конце второго акта отдает письмо для своей возлюбленной Кристиану, в некотором роде он соглашается на то, в чем раньше в том же акте он отказал де Гишу и заочно - кардиналу: на участие другого человека в своем произведении, на условие, на правку. Правда, на ту, которую считает нужной он сам - на правку в "образе героя" любовного объяснения. Но Кристиан - это тот "голос" для стихов и писем Сирано, который со своей стороны точно не будет привносить в них много от себя, именно потому, что не может, и сам он убедился в этом в тот единственный раз, когда попробовал взбунтоваться. Объясниться в любви от имени Кристиана - тоже способ для Сирано быть свободным, то есть быть искренним. Но только такая свобода Сирано предполагает его полную власть над фигурой посредника - Кристианом. А это может быть обычно, но не может быть вполне. Свобода Сирано прежде всего ограничена тем, что Кристиан - живой и заинтересованный человек: одна предложенная им удачная правка в любовную историю - просьба о поцелуе Роксаны - сразу же мучает де Бержерака. И то, что он не полностью властен над личностью и жизнью Кристиана с особенно страшной выразительностью выясняется тогда, когда Кристиан погибает.
Образ Сирано - поэта может показаться недальновидно эгоистичным в отношении к своим произведениям (хотя великолепным максималистом), а в образе Сирано - влюбленного очень важна тема жертвенности. Но вернее будет не разделять поэта и влюбленного, а кроме того лучше видеть, что жертва здесь больше чем одна. Только в случае Сирано она сознательная, а в случае Кристиана - невольная. (Почему настолько логично выглядит трагическая развязка. Два героя - еще и жертвы друг друга; они должны разделить одну судьбу, а она не может быть счастливой).
В этом спектакле есть любопытная ссылка. Сирано играет Георгий Тараторкин, а он же играл Чарского в фильме "Маленькие трагедии" А. Швейцера. Чарский - персонаж повести "Египетские ночи" - считается одним из точных автопортретов Пушкина, и Чарский страдает от того, что публика смотрит на стихотворца как на свою собственность. Таким образом в спектакле "Сирано де Бержерак" подчеркивается, что у Сирано и у Чарского (и того, кого представляет Чарский) главная проблема одна и та же. А в таких случаях обращают на себя внимание отличия. Одна из первых фраз в рассказе о Чарском: "Покойный дядя его, бывший вице-губернатором в хорошее время, оставил ему порядочное имение" (С). Значит, для начала в истории Чарского нет вопроса материальной обеспеченности и ее зависимости от того, как он "поладит" с обществом. В истории Cирано такой вопрос есть с самого начала (см. отданный актерам кошелек). Он есть и в конце, как закономерное следствие такой независимой жизни: Сирано беден. Потом, Чарский, в отличие от Сирано, не выделяет свою возлюбленную - которая, наверное, была у него больше, чем одна, - из остальной публики, навязчивость которой ему неприятна: "Влюбится ли он? — красавица его покупает себе альбом в Английском магазине и ждет уж элегии". Роксана - именно такая возлюбленная, и ей элегию Сирано даст, даст и больше, чем элегию. К Чарскому приходит Импровизатор - очень материально заинтересованный поэт, и если его гений восхищает Чарского, то жадность раздражает; а Сирано сам выступает в роли Импровизатора, но не требующего денег, и даже завоевывающего свою любимую для другого. Сирано с гордостью говорит, что он - поэт, а Чарский как раз избегает называться поэтом для того, чтобы избежать назойливого внимания. Словом, здесь много отличий-противоположностей, но все же когда обнаруживаешь, что де Бержерака играет Чарский, только "с приделанным носом", впечатление удачной находки сильное. Потому что в "де Бержераке" контекст кажется более легким, чем в пушкинской повести, а герой тот же, и этим подчеркивается трагизм всей де бержераковой истории.
В этом спектакле "Сирано де Бержерак" мне нравятся образы второстепенных персонажей. Злополучный трагик Монфлери в античных одеждах здесь явно недостаточно толстый, чтобы называться бочкой, но один раз крупным планом показывают его набеленное лицо, которое неестественно выглядит. Получается, что он - необязательно плохой актер, просто он представитель другой театральной школы, а Сирано протестует против нее, считая устаревшей. Замечательный Валентин Никулин в образе Линьера. Это совсем не остроумный, но незначительный пьянчужка, сочинитель фривольных песенок, заслуживший уважение Сирано красивым жестом. Это целая история за кадром - может быть, вариант Сирано, но менее задиристого и дожившего до старости. Линьер с красивым голосом, к которому стоит прислушиваться, и умными глазами, поэт, на нашедший себе места в жизни, кроме как у трактирной стойки. Образа Линьера касается одна из самых заметных вольностей перевода: в оригинале одного поэта потому поджидают в засаде сто бандитов, что он принадлежит к числу друзей де Бержерака. В этом переводе - потому, что "правда свойственна ему".
Еще здесь есть интересный момент: единственный поцелуй Сирано и Роксаны. Он оказался предсмертным и прощальным. Казалось бы, он должен исправить предыдущую ошибку, но в лице Роксаны можно прочесть и жалость, и разочарование. Чуда не происходит. Тот, кого она любила, безвозвратно потерян со смертью Кристиана. Сирано понимает это, и последние слова своей роли - в этом переводе: "В субботу Убит поэт де Бержерак" - он кричит в лицо судьбе как злую насмешку над самим собой того, кто проиграл, но все же показывает, что не сдается.
А раздражает меня в этом спектакле тот, кто не должен раздражать: привнесенная переводчиком Босоножка и ее песня. Песня определяет главный мотив перевода и его постановки, но ее слишком много: в двухсерийном телеспектакле она звучит три раза. А кроме того я поняла, что мой внутренний протест вызывают строки:
Не скрою, властитель, хотя я и рад
Носить твой богатый парчовый наряд...
Но льстивого слова за это не жди...
Пусть рваный мой плащ прохудили дожди,_
Кто волен душой, тот скорее во мгле
Заснет без подстилки на грязной земле,
Чем на тканый ковер, непогоды боясь,
Сам перед сильным опустится в грязь!
Потому что я не могу согласиться, что целью подарка султана мудрецу всегда и непременно является именно добиться лести - "униженных слов и похвал" - и установить зависимость. Легче всего увидеть именно это, но, может быть, - что случается редко, но совсем исключить нельзя - султан на самом деле хотел помочь. А тогда мудрец, избравший вместо самых безыскусных слов благодарности проповедь независимости, будет выглядеть уже не настолько благородным. И, значит, уже не настолько мудрым. Что здесь определяет: роли султана и мудреца, или скрывающаяся за этими ролями встреча двух людей?
Но это мое замечание незначительно. Надо поверить, что, как Сирано знает, каков де Гиш, так и этот мудрец из песни знает, какой ему встретился султан.
Но сдается мне, что все это подчеркнутое "как надо" призвано маскировать что-то, что выходит за рамки постановки популярной классики и должно взывать к любой современности - трагедию главного героя как творческого человека. Вы мне верно возразите, что вечную тему маскировать не надо, иначе не имеет смысла и пьесу ставить; да, но в этом случае вечная тема такая, что главных по должности зрителей может опасно разозлить. Перевод Владимира Соловьева, сколь мне известно, популярный при постановках пьесы, носит характер пересказа. Иногда он возмещает отклонения от оригинала в другом знаменитом переводе, Т.Л. Щепкиной-Куперник (который я люблю). Здесь дуэльная баллада, действительно, написана в стихотворной форме баллады, а гимн в честь гасконских гвардейцев - ближе к оригиналу по смыслу: более залихватски звучащая молодецкая похвальба забияк и ловеласов. А иногда в переводе Вл. Соловьева вольность звучит даже крепче, чем оригинал. Вообще этот перевод чаще всего выглядит вольным пересказом, в котором образ и сюжет ростановской пьесы нужны его автору для выражения собственных мыслей, а точные соответствия оригиналу словно вплетены обманчиво, для прикрытия этой цели. Например, фрагмент, который стал любимой цитатой (и правда, можно ли не заметить эту рифму?):
"Бывает в жизни все, бывает даже смерть...
Но надо жить и надо сметь".
Отступления часто призваны подчеркивать как раз тему отношений поэта и власти. Одно их них, может быть, самое показательное - во втором акте, в той сцене, когда в заведении Рагно появляется де Гиш с предложением де Бержераку поступить на службу к Ришелье. Но тогда в пьесу Сирано "Агриппина" кардинал на правах покровителя внесет исправления, и Сирано, услыхав это сообщение де Гиша, сразу отказывается. В оригинале де Гиш говорит, что дядя-кардинал, как один из лучших ценителей, исправит всего лишь несколько стихов. Когда Сирано отвергает предложение, зритель, подобный - или считающий себя подобным - его рассудительному другу Рагно ужаснется: неужели здесь не может быть компромисса! Сирано ради стремления к независимости губит судьбу своих произведений - а ведь можно было согласиться на правку, но обеспечить постановку!
Повод для рассуждения, точнее - для возражения: свобода главного героя меньше, чем он думает, если она ограничена ответственностью за судьбу им написанного. Может быть, его свободолюбие - это ненужная гордость? Не хоронит ли он сам свои произведения заживо? Но все эти вопросы - искушающие вопросы, так как на них готов очень простой и ясный для самого героя ответ: несколько строк, которые предложат изменить, могут быть важнейшими. Их изменение исказило бы смысл целого. Значит, Сирано не губит свои произведения, а дорожит ими и защищает их, хотя способ может показаться странным.
А в переводе Вл. Соловьева де Гиш говорит, что кардинал исправит половину - то есть куда больше, чем всего несколько стихов. В глазах зрителя бравада Сирано уменьшается, а стремление к независимости становится сразу понятным. Кстати, это рассуждение о свободе творчества можно - и, наверное, нельзя не - распространить на любовную линию пьесы. Когда Сирано в конце второго акта отдает письмо для своей возлюбленной Кристиану, в некотором роде он соглашается на то, в чем раньше в том же акте он отказал де Гишу и заочно - кардиналу: на участие другого человека в своем произведении, на условие, на правку. Правда, на ту, которую считает нужной он сам - на правку в "образе героя" любовного объяснения. Но Кристиан - это тот "голос" для стихов и писем Сирано, который со своей стороны точно не будет привносить в них много от себя, именно потому, что не может, и сам он убедился в этом в тот единственный раз, когда попробовал взбунтоваться. Объясниться в любви от имени Кристиана - тоже способ для Сирано быть свободным, то есть быть искренним. Но только такая свобода Сирано предполагает его полную власть над фигурой посредника - Кристианом. А это может быть обычно, но не может быть вполне. Свобода Сирано прежде всего ограничена тем, что Кристиан - живой и заинтересованный человек: одна предложенная им удачная правка в любовную историю - просьба о поцелуе Роксаны - сразу же мучает де Бержерака. И то, что он не полностью властен над личностью и жизнью Кристиана с особенно страшной выразительностью выясняется тогда, когда Кристиан погибает.
Образ Сирано - поэта может показаться недальновидно эгоистичным в отношении к своим произведениям (хотя великолепным максималистом), а в образе Сирано - влюбленного очень важна тема жертвенности. Но вернее будет не разделять поэта и влюбленного, а кроме того лучше видеть, что жертва здесь больше чем одна. Только в случае Сирано она сознательная, а в случае Кристиана - невольная. (Почему настолько логично выглядит трагическая развязка. Два героя - еще и жертвы друг друга; они должны разделить одну судьбу, а она не может быть счастливой).
В этом спектакле есть любопытная ссылка. Сирано играет Георгий Тараторкин, а он же играл Чарского в фильме "Маленькие трагедии" А. Швейцера. Чарский - персонаж повести "Египетские ночи" - считается одним из точных автопортретов Пушкина, и Чарский страдает от того, что публика смотрит на стихотворца как на свою собственность. Таким образом в спектакле "Сирано де Бержерак" подчеркивается, что у Сирано и у Чарского (и того, кого представляет Чарский) главная проблема одна и та же. А в таких случаях обращают на себя внимание отличия. Одна из первых фраз в рассказе о Чарском: "Покойный дядя его, бывший вице-губернатором в хорошее время, оставил ему порядочное имение" (С). Значит, для начала в истории Чарского нет вопроса материальной обеспеченности и ее зависимости от того, как он "поладит" с обществом. В истории Cирано такой вопрос есть с самого начала (см. отданный актерам кошелек). Он есть и в конце, как закономерное следствие такой независимой жизни: Сирано беден. Потом, Чарский, в отличие от Сирано, не выделяет свою возлюбленную - которая, наверное, была у него больше, чем одна, - из остальной публики, навязчивость которой ему неприятна: "Влюбится ли он? — красавица его покупает себе альбом в Английском магазине и ждет уж элегии". Роксана - именно такая возлюбленная, и ей элегию Сирано даст, даст и больше, чем элегию. К Чарскому приходит Импровизатор - очень материально заинтересованный поэт, и если его гений восхищает Чарского, то жадность раздражает; а Сирано сам выступает в роли Импровизатора, но не требующего денег, и даже завоевывающего свою любимую для другого. Сирано с гордостью говорит, что он - поэт, а Чарский как раз избегает называться поэтом для того, чтобы избежать назойливого внимания. Словом, здесь много отличий-противоположностей, но все же когда обнаруживаешь, что де Бержерака играет Чарский, только "с приделанным носом", впечатление удачной находки сильное. Потому что в "де Бержераке" контекст кажется более легким, чем в пушкинской повести, а герой тот же, и этим подчеркивается трагизм всей де бержераковой истории.
В этом спектакле "Сирано де Бержерак" мне нравятся образы второстепенных персонажей. Злополучный трагик Монфлери в античных одеждах здесь явно недостаточно толстый, чтобы называться бочкой, но один раз крупным планом показывают его набеленное лицо, которое неестественно выглядит. Получается, что он - необязательно плохой актер, просто он представитель другой театральной школы, а Сирано протестует против нее, считая устаревшей. Замечательный Валентин Никулин в образе Линьера. Это совсем не остроумный, но незначительный пьянчужка, сочинитель фривольных песенок, заслуживший уважение Сирано красивым жестом. Это целая история за кадром - может быть, вариант Сирано, но менее задиристого и дожившего до старости. Линьер с красивым голосом, к которому стоит прислушиваться, и умными глазами, поэт, на нашедший себе места в жизни, кроме как у трактирной стойки. Образа Линьера касается одна из самых заметных вольностей перевода: в оригинале одного поэта потому поджидают в засаде сто бандитов, что он принадлежит к числу друзей де Бержерака. В этом переводе - потому, что "правда свойственна ему".
Еще здесь есть интересный момент: единственный поцелуй Сирано и Роксаны. Он оказался предсмертным и прощальным. Казалось бы, он должен исправить предыдущую ошибку, но в лице Роксаны можно прочесть и жалость, и разочарование. Чуда не происходит. Тот, кого она любила, безвозвратно потерян со смертью Кристиана. Сирано понимает это, и последние слова своей роли - в этом переводе: "В субботу Убит поэт де Бержерак" - он кричит в лицо судьбе как злую насмешку над самим собой того, кто проиграл, но все же показывает, что не сдается.
А раздражает меня в этом спектакле тот, кто не должен раздражать: привнесенная переводчиком Босоножка и ее песня. Песня определяет главный мотив перевода и его постановки, но ее слишком много: в двухсерийном телеспектакле она звучит три раза. А кроме того я поняла, что мой внутренний протест вызывают строки:
Не скрою, властитель, хотя я и рад
Носить твой богатый парчовый наряд...
Но льстивого слова за это не жди...
Пусть рваный мой плащ прохудили дожди,_
Кто волен душой, тот скорее во мгле
Заснет без подстилки на грязной земле,
Чем на тканый ковер, непогоды боясь,
Сам перед сильным опустится в грязь!
Потому что я не могу согласиться, что целью подарка султана мудрецу всегда и непременно является именно добиться лести - "униженных слов и похвал" - и установить зависимость. Легче всего увидеть именно это, но, может быть, - что случается редко, но совсем исключить нельзя - султан на самом деле хотел помочь. А тогда мудрец, избравший вместо самых безыскусных слов благодарности проповедь независимости, будет выглядеть уже не настолько благородным. И, значит, уже не настолько мудрым. Что здесь определяет: роли султана и мудреца, или скрывающаяся за этими ролями встреча двух людей?
Но это мое замечание незначительно. Надо поверить, что, как Сирано знает, каков де Гиш, так и этот мудрец из песни знает, какой ему встретился султан.
